Страсти по Веласкесу

Демьянова Валентина

– С какого года начнете?

– С самого первого, с восемнадцатого. Если уж в мои руки попали столь ценные документы, то изучать их следует с самого начала и ничего не пропуская. Это мой принцип работы.

Глава 6

Я откинулась на спинку кресла и закрыла уставшие глаза. С дачи, после встречи с коллегой Дарьи, я вернулась около полудня, а теперь день уже клонился к вечеру, и солнце грозило вот-вот спрятаться за крышами соседних домов.

Не успев затащить в дом почти неподъемные ящики и отдышаться, я, снедаемая любопытством и нетерпением, кинулась разбирать привезенный архив. Большую его часть поставляли перевязанные бечевкой пачки пожелтевшей

бумаги. Как я понимала, это были те самые копии расписок, которые выдавались владельцам взамен изъятых ценностей. Вверху каждого листа стоял номер, а дальше шел перечень вещей. Расписок было множество, и времени на их прочтение потребовалось бы немало, поэтому я отложила их в сторону и занялась тетрадями. Их было четыре. Этакие толстые «амбарные» книги в картонных переплетах, какие теперь можно встретить разве только в музеях. Одна из них была дневником, три других имели название «Книга регистрации вещей, переданных на хранение из дворянских усадеб». Каждый лист внутри был расчерчен на графы: «Усадьба», «Что вывезено», «Когда и кем», «№ расписки», «Примечание». Бегло проглядев начало, я поняла, что в книгу заносились общие сведения по изъятию ценностей, а подробная опись вещей содержалась в расписках.

Приступала к чтению с единственной целью: найти знакомую фамилию. Щербацких или Батуриных. Щербацких высматривала с большим вниманием, и причиной тому было полученное мной письмо. Заказчик четко указывал, что картина у Щербацких была изъята незаконно, и если под этим он подразумевал конфискацию, то существовал небольшой шанс обнаружить запись об этом в одной из «амбарных» книг. Несколько смущал год. Двадцать четвертый. К тому времени кампания по изъятию произведений искусства в основном уже была закончена, а записи, по словам Веры Геннадиевны, охватывали период с 1918 по 1922 год. Однако здесь могли быть варианты. Во-первых, мой аноним мог ошибаться и неверно указывать год реквизиции, во-вторых, записи деда Веры Геннадиевны могли касаться в основном периода с восемнадцатого по двадцать второй год, а о двадцать третьем и двадцать четвертым годах содержать отрывочные сведения. В общем, все, как, впрочем, и всегда в нашем деле, зависело от Случая, и я без долгих колебаний на него и положилась. В конце концов, если суждено мне найти след этой картины, так я его обязательно найду!

С Батуриными дело обстояло иначе. Я искала их исключительно из стервозной привычки ничего не пропускать и проверять любую, даже самую незначительную, информацию. По словам Бардина, Батурины владели картиной «Христос в терновом венце» до 1913 года, когда ее у них не выкрали. Подозревать искусствоведа во лжи или некомпетентности оснований не было, но и верить безоглядно всему сказанному я не собиралась. Неизвестно, откуда он почерпнул все эти сведения, и на какие данные опирался, говоря о краже. У меня создалось впечатление, что в распоряжении Бардина имелись некие документы, но я тех бумаг в глаза не видела и определить, насколько они достоверны, не могла.

Сначала я лишь бегло просматривала страницы, но постепенно увлеклась и начала читать все записи подряд.

«Ильинка, Московская губерния. Вывезен семейный архив (три ящика), книги, мраморный бюст, картины, фарфор. Вывоз осуществил Махов. 22 декабря 1918 г. Привез Иващенко. Расписка №… владельцы Румянцевы».

То, что с первой строки и далее на протяжении многих страниц шли подряд названия усадеб исключительно Московской губернии, поначалу удивило меня, но потом я сообразила, что все дело заключалось в их местоположении. Естественно, что с началом кампании по изъятию первыми начали «зачищать» те имения, что находились в непосредственной близости от столицы. Пока в более удаленных местах еще только раскачивались, тут уже работали вовсю.

Прошло несколько часов. От бесконечного перечисления картин, книг, фарфора, бронзы

и мебели уже рябило в глазах. Названия усадеб перемешались в голове, а фамилии тех, кто вывозил из них ценности, забывались сразу после прочтения. В основном это касалось случайных людей, тех, кто мелькал один-два раза и исчезал. Штатных эмиссаров было не так много, их имена повторялись регулярно, и некоторые я даже запомнила.

От обилия впечатлений навалилась усталость, внимание ослабло, и просто удивительно, как это я не пропустила заветную запись. Из середины очередной страницы, ничем не отличавшейся от множества других, взгляд вдруг выхватил знакомую фамилию. Батурины. Не веря в удачу, я протерла глаза и еще раз, уже медленно, перечитала написанное: «Московская губерния, Озерки. Вывезено: 3 портрета, 2 картины, бронзовые часы, 4 вазы, фарфоровая посуда, книги. Имение Батуриных». Точно, Батурины! Неужели повезло?

Поспешно переписав номера расписок, я метнулась к разложенным на полу пачкам. Ломая ногти от нетерпения, торопливо развязывала бечевки и нервно перебирала хрупкие листы. Наконец нашла нужное и заскользила пальцем по описи: два овальных портрета (мужской и женский); один детский портрет в золоченой раме, все – конца восемнадцатого века, художник неизвестен; старинные бронзовые часы середины восемнадцатого века; 4 золоченые вазы; 2 пейзажные картины, восемнадцатый век, художник неизвестен; китайский синий сервиз, 42 предмета; 227 книг (список приводится).

Картина Веласкеса «Христос в терновом венце» среди изъятых вещей не числилась. Или ее у Батуриных никогда не было, или Бардин был прав, утверждая, что ее у них украли за несколько лет до революции. В любом случае, отсутствие «Христа в терновом венце» среди реквизированных ценностей меня не особенно удивило, а вот сам перечень поразил. Если судить по этим распискам, особенно брать у Батуриных было нечего. Батурины не были богаты.

За окном давно стемнело. Шли третьи сутки моего безвылазного сидения над бумагами. В самом начале мне повезло, я неожиданно наткнулась на расписку Батуриных, но это так и оставалось моим единственным успехом. Слегка улыбнувшись, Удача покинула меня. За прошедшее время я не раз пролистала все три книги «Регистрации» от корки до корки, но того, что искала, так и не нашла. Фамилия Щербацких нигде не упоминалась, а напряжение предыдущих дней даром не прошло. Глаза покраснели и слезились, голова казалась налитой свинцом, а в горле першило от выкуренных сигарет. Чувствовала я себя совершенно разбитой и умом понимала, что в самое время отложить все в сторону и завалиться спать. К сожалению, когда я впадаю в азарт, голос разума не может докричаться до меня. Я просто не обращаю на него внимания.

Захлопнув последний том «Регистрации», я на ватных ногах побрела к ящику и, превозмогая усталость, с ослиным упрямством занялась чтением расписок. Вера Геннадиевна говорила чистую правду, ее дед действительно работал с бумагами. Я это поняла еще в тот раз, когда искала расписку Батуриных. Если в «Книгах» никакой системы не было, и ценности просто регистрировались по мере их поступления, то с расписками дело обстояло иначе. Все они были подобраны не то что по губерниям – по уездам! Каждая пачка была тщательно перевязана, а расписки внутри нее уложены в алфавитном порядке.

Начав с Московской губернии, я дошла уже до содержимого второго ящика, когда нервы неожиданно сдали. Я перечитала столько записей, передержала в своих руках столько бумаг, а то, что мне было нужно, все не попадалось! На меня вдруг накатила такая злость, что я, не помня себя, размахнулась и отшвырнула в сторону очередную пачку расписок, которые в тот момент пыталась читать. Листы вспорхнули, разлетелись по комнате и с тихим шелестом опустились на ковер. Целую минуту я смотрела на устланный бумагами пол, потом уныло пробормотала: