Стреляй, я уже мертв
Шрифт:
— Эта женщина больна, — сказала Иветта, обращаясь к Нурии.
В конце концов, Катя убедила ее перебраться в спальню Нурии и переодеться в ночную рубашку, пока ряса высохнет.
— Никто вас не увидит, сестра, обещаю.
— Быть монахиней — значит подчиняться определенным правилам, — ответила она. — Эти обязательства мы приняли добровольно, никто не заставлял. Я понимаю, вам, возможно, кажется абсурдным, что я отказываюсь надеть другую одежду, как это сделали вы с Далидой.
— Я вовсе не осуждаю вас, сестра, просто призываю вас вести
Нурия сказала, что те трое мужчин, которые помогали им добраться сюда, охраняют дом.
— Мы их не видим, но они не теряют нас из виду и при малейшей опасности тут же придут на помощь, — объяснила она.
— Почему вы работаете в Сопротивлении? — спросила Катя.
— А вы знаете, сколько испанцев состоят в Сопротивлении? — усмехнулась в ответ Нурия. — Сама я в Сопротивлении не состою, но с нетерпением жду, когда Союзники освободят нас от тирании Франко.
Уже наступила ночь, когда в дверь Нурии кто-то осторожно постучал. Она пошла открывать, сунув руку в карман передника, где прятала пистолет.
Это оказался один из тех мужчин, что помогли им добраться до дома Нурии. Он сообщил, что грузовик уже прибыл и ждет, когда погрузят детей. Дети, успевшие поесть и отдохнуть, уже вполне могли продолжать путь. А вот сестра Мари-Мадлен совсем расхворалась. Она вся горела, и охватившая ее дрожь никак не унималась.
— Сестра, вам лучше остаться здесь, — настаивала Катя. — Мы сами довезем детей до Барселоны. Надеюсь, к нашему возвращению вы поправитесь.
Однако монахиня, несмотря на лихорадку, по-прежнему настаивала на том, чтобы сопровождать детей.
— Говорят, Франко очень набожен, и думаю, лучше, если детей будет сопровождать монахиня, — сказала она.
Ее так и не удалось убедить и пришлось помочь ей снова забраться в грузовик.
Путешествие оказалось тяжелым. Их остановила пара патрульных. Водитель объяснил, что везет в обитель Сестер Милосердия Барселоны больную монахиню и нескольких детей-сирот, страдающих туберкулезом. Патрульные опасливо покосились на грузовик и велели ехать своей дорогой.
— Нам повезло, — сказала Катя.
— Это не везение, это Господь нас хранит, — убежденно заявила сестра Мари-Мадлен.
— Почему же Господь не всегда хранит тех, кто в этом нуждается? — возразила Далида. — Вы знаете, сколько детей лишились родителей, сколько родителей потеряли детей? Скажите, почему Господь допустил эту войну? Если мы все — его дети, то почему он допускает снова и снова, чтобы нас, его детей, на протяжении веков преследовали только за то, что мы евреи? — повысила голос Далида. Она уже давно перестала верить в справедливость Божьего суда.
Сестра Мари-Мадлен так и не нашла, что ответить.
Барселона, несмотря на все разрушения гражданской войны, выглядела настоящей королевой. Водитель, казалось, прекрасно знал, куда
Дом, куда их доставили, находился на бульваре Сан-Хуан. Водитель велел немного подождать, пока он поговорит с хозяйкой. На стук вышла высокая женщина с седыми волосами, убранными в пучок на затылке. Они с водителем перебросились несколькими словами, а затем женщина подошла к грузовику и велела всем выбираться.
— Скорее, скорее, — торопила она.
Когда все проследовали в дом, хозяйка наконец-то представилась. Звали ее Дороти, она была американкой и тоже состояла в этой группе, помогая спасать детей из лап немцев.
— Мы сотрудничаем с Еврейским агентством, — сказала она. — Делаем все, что в наших силах, но, сами понимаете, это лишь капля в море. Но нам будет отрадно знать, что хотя бы эти несчастные дети выживут в войне.
— Куда вы их повезете? — спросила Катя.
— Пока они побудут здесь, — ответила Дороти. — Потом мы по возможности переправим их в Палестину, но с каждым разом это становится все труднее: британцы прилагают все усилия, чтобы ни один корабль с евреями не вошел в палестинские порты. Так что я не могу пока сказать, куда именно их повезут, но даю слово, что они будут в безопасности.
— Я слышала, что в Швейцарии евреев хорошо принимают, — заметила Катя.
— Не беспокойтесь,с уверяю, что им больше ничего не угрожает.
— Как, по-вашему, не может ли так случиться, что Франко понравятся принятые в Германии расистские законы, и он в угоду фюреру депортирует из Испании всех евреев?
— Я не могу ничего гарантировать, но точно знаю, что пока этого не произошло, — успокоила ее Дороти. Мы стараемся соблюдать осторожность; думаю, это главное наше оружие.
— А вы сами? — спросила Далида. — Почему вы помогаете евреям?
— Дорогая, ведь я и сама еврейка. Моя семья родом из Салоников, но дедушка с бабушкой эмигрировали в Соединенные Штаты. Я родилась в Нью-Йорке, но считаю, что при любой возможности должна помогать евреям, попавшим в беду, особенно детям.
— Семья моей матери тоже сефардского происхождения, причем именно из Салоников, — призналась Далида, успокоенная тем, что американка оказалась еврейкой.
Дороти настояла, чтобы сестру Мари-Мадлен осмотрел врач; монахиня дрожала в лихорадке, и пот тек с нее ручьями.
На пару дней им пришлось задержаться в Барселоне, пока монахиня хоть немного не поправится. Дороти показала им город.
— Барселона — очень красивый город, — высказала свое мнение Далида. — Жаль только, что все его жители так печальны.
— А какими еще они могут быть после гражданской войны? Здесь у всех кто-то погиб: у кого-то — отец, у другого — брат или жена, сын, племянник... Но поверьте, еще хуже, чем потерять близких — это знать, что твои родные сами стали убийцами. Особенно в деревушках и маленьких городах, где все друг друга знают. Должно смениться несколько поколений, прежде чем испанцы смогут себя простить.