Строговы
Шрифт:
– Выйдет, Матюша, выйдет! Вы сами, ребятушки, посудите: кто такую ораву с ружьями тронет? Никто! Ей-богу, никто! Тут не токмо урядник – вся власть оробеет.
Приближалось время шишкобоя. С самого ильина дня по кедровнику патрулировали, враждуя между собой, две охраны. По воскресеньям вместо отдыха бабы чинили мешки, мужики делали барцы, исправляли самодельные растерочные машины.
Изматываясь днем на уборке хлеба, недосыпая, Матвей Строгов, Архип Хромков, Силантий Бакулин, Мартын Горбачев в ночь отправлялись по полям, подбадривали мужиков и высылали наряды на охрану кедровника. Делать все это было значительно
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
За неделю до шишкобоя, когда все было уже наготове, Калистрат Зотов, Филипп Горшков и Терентий Перехватов покинули кедровник, не дождавшись смены. В страшной тревоге мужики прибежали к Строговым на поля. Было это в полдень. Отобедав, Матвей лег в тени под черемуховый куст отдохнуть; Анна, дед Фишка, Артем отправились в ложок, набрать к вечернему чаю черной смородины.
Когда мужики подошли, Матвей уже крепко спал, подложив под взлохмаченную голову свою широкую ладонь. Калистрат Зотов присел на корточки и молча толкнул Матвея в плечо. Тот мгновенно открыл глаза и, увидев мужиков, вскочил на ноги.
– Что там? – спросил он, понимая, что в кедровнике что-то произошло.
– Все пропало, Захарыч! Солдаты там, – почти шепотом сказал Калистрат Зотов, и на безбородом худом лице его отразилось такое страдание и обреченность, что Матвей отпрянул от него и, чувствуя, как нехорошо заныло сердце, постарался успокоить его:
– Ничего, ничего, Калистрат, сами солдатами были.
– Про то же и я говорил, – вступился малорослый, кривоногий Филипп Горшков. – Сами, мол, солдатами были. Подойдут, мол, скажем – так и так. А они, – указав рукой на Калистрата и Терентия, продолжал Филипп, – оробели, вишь.
– Плохо это, очень плохо, – покачивая головой и неодобрительно посматривая на Калистрата, проговорил Матвей.
– Помирать-то разве охота, Захарыч? – сказал Калистрат Зотов, и морщинистое лицо его так все стянулось, что стало похоже на испеченную в золе картошку.
– Много ли солдат-то? – спросил Матвей, про себя думая: «Неужели все погибло?»
– Порядочно, Захарыч, – ответил Калистрат.
– Ну сколько все-таки: взвод, рота?
– Как тебе сказать… Не считали, – замялся Калистрат.
– Двадцать четыре, тятя, – сказал Максимка. – А двадцать пятый – офицер.
С минуту он уже стоял позади Матвея.
Максимка играл у церкви с ребятишками в городки, когда по улице к дому Юткиных на шести телегах проехали солдаты. Побросав городки, ребятишки взобрались на крышу пустовавшей избы Егора Свистунова, уехавшего всей семьей на заработки на прииски, и стали с интересом наблюдать за солдатами. С крыши было видно, как солдат угощали обедом, как Евдоким подносил им по стаканчику водки, как после обеда они во дворе у амбара забавлялись двухпудовой гирей. Вскоре из дома во двор вышел офицер в сопровождении Евдокима Юткина, и солдаты, отбросив гирю, вытянулись и смолкли. Когда солдаты на тех же подводах, а Евдоким вместе
– Чубастые или стриженые? – выслушав сына, спросил Матвей.
– Все стриженые. А у одного, тятя, вот тут на груди бляха на ленточке болтается. Ясная! – восхитился Максимка.
– Медаль, – усмехнулся Матвей и, помолчав, сказал Максимке: – А дед с матерью и с Артемкой смородину пошли собирать. Вон в тот ложок. Беги-ка к ним да скажи – пусть без меня начинают молотить. Я скоро приду. Ну что ж, пошли к Мартыну, – обернувшись к мужикам, сказал Матвей. – По дороге захватим Силантия и Архипа, надо посоветоваться.
Час спустя мужики сидели у балагана Мартына Горбачева. Вид у всех был растерянный, и даже Архип Хромков, чудивший по всякому поводу, присмирел и молча покручивал усы.
Матвей попросил мужиков высказать, что они думают.
– Чего тут думать, Захарыч? Плетью обуха не перешибешь, – пробасил Силантий, широко разводя руками.
Потом почти так же немногословно, но выразительно высказались остальные. Только один Мартын Горбачев был другого мнения.
– Солдат-то, мужики, пустяки, – один взвод. Разве они сдержат народ? Больше для острастки привезли их, так мне сдается, – проговорил он.
Но Калистрат Зотов принялся с горячностью оспаривать Мартына:
– Они такую покажут острастку, что своих родных не узнаешь! Народ в кедровник пойдет скопом. Будут тут и малые и большие. Раз-два залпом дадут – и не встанешь. Тогда народ нам спасибо не скажет. Как хотите, мужики, а я на такое дело не пойду. Пропади он пропадом и кедровник этот!
Мартын опустил голову. Мужики хмуро молчали, выжидающе смотрели на Матвея, ожидая, что он скажет.
– Плохие дела, – задумчиво проговорил Матвей. – Сегодня кедровник отберут, завтра с распаханной земли к черту сгонят… Думается мне, прав Мартын, – больше для острастки привезли солдат. Ну и то надо сказать: разве поднимешь теперь народ на шишкобой? Раз вон даже Калистрат…
– За себя я ничуть не робею, – перебил Калистрат Зотов, – если и убьют, так убыток небольшой. Да ведь народ загубим, Захарыч!
– Так что же, мужики, неужели отступимся без борьбы? – спросил Матвей.
Мужики толковали до ужина и разошлись, так ни до чего и не договорившись.
2
Солдаты стали биваком на опушке кедровника, на таком месте, которое было видно с дороги.
В воскресенье мужики съехались в село, и Матвей еще раз попытался убедить их, что отступать от кедровника немыслимо. Но они в ответ на все его уговоры твердили одно:
– У самой дорожки, Захарыч, выставились, куда там идти!
Матвей пришел домой, в душе негодуя на мужиков. Анна по его виду поняла, что надежды мужа не оправдались.
– Конец? – спросила она, приглядываясь к мужу.
– Конец, – сказал Матвей и тяжело опустился на лавку.
Привалившись спиной к стене, он устало закрыл глаза и задумался. Анна посмотрела на его вспотевшее лицо и про себя ужаснулась: Матвей выглядел совсем стариком. Щеки его одрябли, короткая русая бородка подернулась проседью, глаза ввалились. Не старела только шея. Она была такой же по-мальчишески нежной, как и двадцать лет назад.