Сумма технологии

Лем Станислав

Прежде чем двигаться дальше, нам придется раскрыть скобки для следующей научной проблемы. Эмпирически противостоят два противоположных взгляда на мироздание, формулируемые как редукционизм и холизм (или эмержентизм). В соответствии с редукционизмом из простейших кирпичиков вещества можно вывести свойства всего, что существует или может существовать, только мы этого еще не умеем делать. Деление науки на различные естественнонаучные дисциплины, например, физику, химию, геологию, астрофизику и т.д. – результат огромных пробелов в нашем знании. По мере их восполнения физика будет перерастать (и уже перерастает) в химию, астрономия – в астрофизику (и это также происходит), квантовая физико-химия – в биологию и т.д. Зато в соответствии с холизмом существуют поистине фундаментальные законы природы, которым подчиняются все материальные явления (законы гравитации, взаимодействия атомов и электромагнитного поля, законы термодинамики), кроме того, существуют свойства систем, которые невозможно разделить на их части. Первая точка зрения скорее оптимистична, вторая – пессимистична. Действительно, если невозможно предсказать свойства системы, каких ранее не было, то для того чтобы узнать их, необходимо приготовить систему. Ибо вывести свойства такой системы из фундаментальных законов никогда не удается. Эмержентизм состоит в том, что из целого выводятся такие его свойства, какими части не обладают, ибо целое (hotos)не редуцируется к своим частям. Впрочем, холистическая точка зрения при всей своей пессимистичности организует нас, опирается на факты: например, общей теорией Эйнштейна в астронавтике не пользуются – так как нет способа, который бы на основе этой теории

позволил бы решить проблему нескольких тел. Даже если бы такое решение было возможно, оно окажется настолько чертовски сложным, что гораздо проще получить его на основе теории Ньютона с соответствующими поправками. То же самое относится и к квантовой теории атома. Разделение атомов подлежит полному описанию на основе законов квантовой механики, но до недавнего времени мысль о выводе свойств тел из законов атомной физики была тавтологией как голословное утверждение о том, что фундаментальные законы управляют всеми состояниями вещества, поскольку они фундаментальны. Подобно примеру с теорией Эйнштейна, то, что хотя и можно было в принципе сделать, на практике сделать не удавалось. Но в последней четверти XX века разрыв между фундаментальными законами и их практическим приложением стал сходить на нет, особенно в физике твердого тела. Теория, оперирующая модельными понятиями – так называемыми псевдоатомами и псевдопотенциалами, позволяет в конечном счете дойти от фундаментальных законов до свойств твердых тел, также сложных, причем достигнутые успехи больше, чем можно было надеяться. Заведомо когда-нибудь будет можно заказать в физике проект создания материала с заданными свойствами (разумеется, не вполне произвольными), как можно заказать зодчему проект дома. Эта новость, несомненно, образует редукционистов, и в то же время она делает менее фантастической мысль о моделировании технокодовой игры, особенно в ее самых ранних стадиях. Впрочем, судите сами: возвращаясь к той игре после закрытия скобок, мы видим – что ее результаты проливают новый, не всегда полезный свет на то, как происходит естественная эволюция.

Необходимо себе уяснить, что из распознанной до конца структуры биокода так и не выведена его фактическая креативная потенция ни на первый взгляд, ни на основе какой-нибудь теории. Точно так же из знания словаря, частей речи и грамматики этнического языка не выводится его креативная потенция, ибо такой вывод означал бы, что на основе, например, английского языка, можно было бы предсказать всю литературу англосаксов вместе с елизаветинской драматургией и стихами Элиота. Правда, редукционисты оговаривают, что невозможность, о которой идет речь, носит практический, а не принципиальный характер, ибо составление связанного текста из наугад выбранных слов потребовало бы несколько центиллионов лет и в конце удалось бы получить тексты Шекспира и Элиота, но такой метод не пригоден для использования, также и в моделирующих кодовых играх.

Тем не менее я считаю, что построенный технокод позволил впервые в истории аксиометрически распознать функционирование биокода. Волею случая удалось выяснить столь высокую сложность функционирования биокода, избыточную и вместе с тем конечную. Конечность с учетом начальных и краевых условий рождения кода возникла из того, что «случилось по дороге», а сам код делал то и так, что мог делать в силу тех начальных условий. Исторически навязанная конечность может оказаться при рассмотрении, выводящем ее за рамки истории, излишним осложнением. Содержащийся в «Сумме» пасквиль на эволюцию, поведанный словами моего фиктивного Голема (о том, что плоды эволюционной борьбы были тем хуже по своим технологическим качествам, чем они дальше от колыбели эволюции, а также, что создаваемое жизнью на микроуровне есть наиболее точное из того, что удается выносить на макроуровень с помощью молекулярного управления), становится реальным выражением моих подозрений. То обстоятельство, что мне даже в малой мере не удалось выполнить то, что удалось эволюции, еще не служит основанием для подобной беспредметной критики. Мастерство эволюции все кажется нам непревзойденным, но лишь либо моделирование, либо реальное исследование организующих кодов помогут нам достичь сверхинтуитивных мер креативной и функциональной точности созданного. Если бы я был мыслящим роботом, а не человеком с кодом, кровью и костями, то ломал бы голову над блужданиями земной эволюции по лабиринту, преисполненный изумления и сострадания по поводу тех действительно изысканных, но «задушенных» «тяжелыми условиями» уловок и удачных находок, которые должна была иметь эволюция. Впрочем, из такого рода размышлений вытекает порицание Големом живых существ, содержащееся в тезисе о том, что эволюция вложила точность наивысшей пробы квантово-молекулярного уровня во многие механически примитивные решения, подготовленные на макроуровне. Я был бы даже склонен считать, что довольно много трудностей, обнаруженных экспериментально при изучении человеческого мозга, происходит от «бесконечной сложности» как результата «вовлечения» эволюцией различных «старосветских» решений в границы мозга. Я имею тут в виду даже не исторические «напластования» человеческого мозга, отражающего старомозговой, среднемозговой и новозмозговой структурой миллионы лет каторжничества рыб, сумчатых, пресмыкающихся и насекомых, но скорее о едва недавно подключенной (но еще не полностью раскрытой) функциональной активности больших полушарий. Заранее прошу извинить меня всех, кто сочтет сказанное клеветой, но малость эффектов, которые влечет за собой рассечение мозолистого тела (corpus callosum)по всей протяженности от переднего соединения полушарий (comissura anterior)до заднего их соединения (comissura posterior),укрепляет меня во мнении, что вместилище разума можно было устроить лучше. Говорят, что правое полушарие немо (хотя и понимает речь), но зато хорошо воспринимает музыку и мыслит иррационально (или, иначе говоря, интуитивно) в отличие от левого полушария, но эти диагнозы надлежит еще «выстукать».В последнее «мгновение», длившееся миллион лет, когда возникла артикулированная речь, ее центр сосредоточился в левом полушарии, что весьма удачно, ибо если бы центр оказался продублированным, то у нас было бы два центра речи, но потребовалось «сшить» идентичность либо появилось бы сильная склонность к раздвоению личности. Если бы оба полушария систематично дополняли функционально друг друга, то рассечение мозолистого тела стало бы сущей катастрофой для подвергшегося такой операции человека, которая проявилась бы как утрата способности мыслить, заметная для других, если не для него самого, между тем как симптомы случайных конфликтов между полушариями на удивление скромны. Эпилептик, человек, мыслящий в остальном нормально, после такой операции достигнет только того, что когда, например, он захочет обнять жену правой рукой, то левой станет отпихивать жену (факт из истории болезни). Если же ничего драматического, как снижение способности мыслить, не происходит (то же правое полушарие, которое перестает участвовать в артикулированном мышлении и артикулированной мысли) избыточность мозга уподобилась бы надежности поезда с двумя локомотивами, который после отцепления одного локомотива повел бы себя, как до отцепления. Из того, что каким-то образом совместно делают оба полушария, трудно извлекать детали относительно того, как каждое из них функционирует в отдельности. Продвижения удается добиться, если смотреть на то, что низшие центры и кора правого полушария проделывают с прекрасными результатами рациональной дельности коры левого полушария. Я не стал бы настаивать на той точке зрения, что сказанное соответствует действительности, если бы симптомы, подкрепляющие такие подозрения, не становились бы все многочисленнее. Рост наших знаний об организующих языках будет сопутствовать упадку знания относительно естественной эволюции. Поскольку наибольшей из возможных глупостей было бы придерживаться чужих ошибок, технокодовая инженерия заведомо будет успешно отходить от биологических эталонов и, как я полагаю, это будет происходить с большей интенсивностью в микрообласти, чем на молекулярном уровне. Насколько можно в крайнем случае подвергать активность биологической эволюции этическим оценкам, независимо от технологических оценок, никто из специалистов явно к таким оценкам не прибегал, несмотря на то, что я прочитал немало работ палеонтологов, преисполненных сожалений по поводу гекатомб пресмыкающихся в юрском и меловом периодах. Но это были не претензии, сознательно

адресованные эволюции, ибо кто лучше эволюционистов может понять, что она имеет особый характер и, следовательно, ее тактика не подчиняется этике как безынтенциональная. За сто с лишним миллионов лет космического затишья для Земли многие животные оказались вытолкнутыми на дорогу ортоэволюции и гигантизма с финалом в виде такого зооцида, с которым могла бы сравниться только атомная война в самом большом масштабе. Уяснить себе эти потопы жизни в потопах смерти невозможно. Меня всегда удивляла та аподиктичность, которую антиэволюционисты проявили со времен Дарвина до вчерашнего дня, сражаясь с дарвинистами. Их коронным аргументом была невообразимость такого накопления малых изменений, которое могло бы одарить даже животных, в наименьшей степени наделенных инстинктами самосохранения. Такие аргументы никогда не озвучиваются, и продиктованы только бездумной самонадеянностью их авторов. Никто не в состоянии представить себе самым большим усилием воли и при самой буйной фантазии, чего достигла эволюция и какая бездна времени для этого потребовалась. Хотя и незримо для глаза этот гигантский континент открылся перед нами на стыке двух столетий. И если мы не вторгнемся в его просторы, то это произойдет исключительно по нашей вине.

Станислав Лем, Краков, июль 1982 г.

Того, что достаточно для Геродота, мало для Герострата...

«Такие проделки, царевна, и правда больше никому не удаются, но я могу поклясться, что никакой он не бог еще и потому, что все его чудеса не имеют никакого смысла. Он нас поражает, но когда удивление проходит, мы испытываем разочарование. В первые дни мы просили у него все новых и новых чудес – нам было интересно; но потом они нам приелись, и говоря по правде, нам даже стало стыдно, да и ему тоже, потому что фокусы эти просто забава и никакого толку от них нет. А разве бог станет стыдиться своих чудес? Станет себя спрашивать, какой в них смысл?»

Т. Уайлдер «Мартовские иды.»

1. Шестидесятые и двухтысячные

«Сумма технологии» была создана в самом начале шестидесятых годов XX века и вобрала в себя мироощущение предыдущего десятилетия. Может быть, это было и самое счастливое время в долгой истории городской европейской культуры, но сегодня она кажется слишком уж простой – эпоха ламповой электроники и реактивной авиации.

Позитивистский подход господствовал безраздельно, хотя в построениях теоретиков проступали контуры совершенно иных Вселенных. «Ум истончался в преньях о вампире...» Все же мир оставался четким, как черно-белая фотография. Прошлое было фиксировано, настоящее – известно, а неопределенность в картине будущего создавалась лишь угрозой термоядерной войны. Война была вероятной, и, следовательно, вероятностной: это слово должно было напоминать о волновой механике, квантовом дуализме, соотношении Гейзенберга, «копенгагенской трактовке» – о всем том понятийном аппарате, который архивирован нарративом «вероятность». Подобных параллелей, однако, не проводили. Наверное потому, что техника анализа семантических спектров, позволяющая находить неочевидные метафорические соответствия, будет создана В.Налимовым лишь спустя два десятилетия.

«Сумма технологии», как и любая хорошая научная работа, в чем-то выходит за рамки своего времени, в чем-то соотносится с ним. «За первое – мое уважение, за второе – улыбка» [305] .

И проблема не состоит в том, чтобы указать на те или иные ошибки С.Лема. За сорок лет изменилось само «пространство решений», да и понятие истинности стало иным. В известном смысле эта статья – просто еще одна глава к «Сумме...», призванная оттранслировать ее смыслы на язык начала XXI столетия.

305

Р.Желязны «Дворы хаоса». – СПб: «Terra Fantastica», 1995.

1

Время безраздельного господства традиционной науки завершилось на рубеже 1970-х. К этому времени физический мир казался уже изученным, и предметом естественнонаучного познания стала высшая психическая деятельность. После ряда беспомощных и бесполезных экспериментов (у С.Лема описаны опыты О.Тихомирова, якобы доказывающие, что интуитивное видение есть иллюзия и самообман) выделилось два основных направления исследования.

«Парапсихологи» начали изучать «нечеткие способности», присущие человеку [306] . В результате был получен огромный массив статистических данных, ничего не доказывающих и не опровергающих. По сей день одни и те же экспериментальные серии по-разному интерпретируются адептами и противниками экстрасенсорного восприятия. Можно предположить, что как первые, так и вторые кардинально недооценивают сложность проблемы.

306

Речь идет о телепатии, психокинезе, ясновидении. И.Ефремов в «Часе Быка» называл такие явления «способностями Прямого Луча».

Статистические законы не применимы к «единичным случаям» и физически точны, когда число событий сопоставимо с числом Авогадро, то есть порядка 10 ²³. Экспериментальный материал в области парапсихологии образуют сотни тысяч испытуемых и десятки миллионов опытов (таким образом, грубая оценка «сверху» дает число измерений порядка 10 ⁷). При такой разреженности «облака событий» степень пригодности статистических законов неочевидна и, в сущности, определяется процедурой интерпретации. Всякая экспериментальная серия будет давать некое отклонение от случайного распределения. Такое отклонение можно объяснить теорией вероятности, а можно – существованием «парапсихологических полей». Но «вероятность» всегда намекает на квантовые эффекты и рождает призрак «проблемы скрытых параметров» или ее близкого аналога. Если парапсихологические явления представляют собой макроскопические квантовые эффекты, то для их регистрации требуется эксперимент, много более точный, нежели средневековое убожество с угадыванием карт Зенера. Понятно, что «квантовый» характер парапсихологии – это лишь простейшая догадка, в то время как реальный механизм может быть намного сложнее. Если, конечно, он существует.

Таким образом, тридцать с лишним лет исследований принесли лишь два «реперных факта», которые не согласуются между собой. Вся индустрия азартных игр работает против гипотезы о «нечетких способностях». С другой стороны сравнительная надежность прогнозов общественного мнения (а в широком смысле – вся индустрия рекламы) указывают на существование парапсихологических сил и их родство с социоглюонным взаимодействием [307] . Между этими крайностями имеется огромное количество «единичных» случаев ясновидения или телепатии, которые не могут быть исследованы статистически, но создают – у непредвзятого человека – вполне определенное впечатление.

307

Известно, что муравей, изолированный от своего муравейника, умирает, даже если все его витальные потребности удовлетворяются. Для человека воздействие «эффекта толпы» не столь наглядно, но вполне измеримо. Этот эффект может быть описан в терминах социоглюонного поля, создаваемого большими человеческими коллективами и оказывающего интегрирующее воздействие на поведение людей. Именно социоглюонными эффектами объясняется сравнительная простота массового гипноза по сравнению с индивидуальным. Способность человека улавливать социоглюонное поле, несомненно, носит паранормальный характер.

Второе направление исследования было в чем-то комплементарно парапсихологии, а в чем-то альтернативно ей. Речь идет об открытии и исследовании измененных состояний сознания. На этом пути наука Запада непосредственно столкнулась с трансценденцией Востока и обнаружила, что Вселенная не сводима к физическому миру.

Это открытие сначала вызвало шок, потом – ливень исследований (инициированных армией и ею же запрещенных, как только выяснилась их абсолютная военная бесполезность) и, наконец, обернулось «революцией сознания». Государства подавили первый опыт предельного раскрепощения психики ради новых горизонтов восприятия мира (и не случайно по обе стороны «железного занавеса» это обернулось тотальным наступлением реакции), но некоторая часть накопленного опыта была сохранена и востребована.