Сурикэ
Шрифт:
Шарль поставил стол и кресло у камина; усадив генерала, он открыл стенной шкаф, вынул оттуда большую папку и положил ее на стол, говоря:
— Взгляните, генерал.
Монкальм, не дожидаясь приглашения, уже принялся за дело.
Старый охотник не понимал ничего из происходившего, он часто смеялся над ни на что не похожими рисунками друга, и вдруг теперь генерал рассматривал эти рисунки с самым сосредоточенным вниманием.
Иногда даже у Монкальма вырывались выражения вроде:
— Отлично, превосходно… ничто не упущено
Это продолжалось почти весь день; было не двести, но двести пятьдесят две карты, и все, с первой до последней, сделаны одинаково тщательно; это был истинно гигантский труд, великолепное произведение, работа, выполненная не только терпеливо, но добросовестно и изящно.
Белюмер совершенно растерялся; наконец он понял, как ошибался; он видел, что работа, которую он считал пунктом помешательства, оказалась вещью полезной, даже необходимой генералу, который несколько раз высказывал это и благодарил Шарля Лебо за великолепный подарок.
Старый охотник, спотыкаясь на ступенях лестницы, спустился вниз к своей хозяйке не только для того, чтобы сообщить ей о визите генерала к своему жильцу, но главным образом, чтобы передать, как гость восхищался рисунками, которые он считал такими безобразными.
Оставшись наедине с молодым человеком, генерал поднял голову и, отодвинув немного кресло, сказал:
— Потолкуем теперь, мой друг.
— Это большая честь для меня, вы, вероятно, желаете, чтобы я объяснил вам некоторые планы, которые кажутся вам недостаточно ясными; я вполне к вашим услугам и готов исполнить всякое ваше желание.
Монкальм улыбнулся.
— Вы умный молодой человек, дорогой г-н Лебо, разговор с вами — удовольствие, вы схватываете мысль на полуслове.
— Хотя мне и очень приятно слышать от вас подобную любезность, генерал, но, право, я вовсе не понимаю, на что вы намекаете.
— Ну вот! Вы делаете мне подарок, достойный королевской особы, и не назначаете за него никакой цены. Конечно, я недостаточно богат, чтобы заплатить вам как следует, но вы поймете меня: оставаясь вам обязанным, я не хочу оставаться вашим должником и желаю всегда быть вашим искреннейшим другом.
— О, генерал, зачем вы говорите о деньгах? Разве я купец в ваших глазах? Вы глубоко огорчаете меня, а я так радовался, что эти несколько листов бумаги, полезные для вас — но имеющие мало цены для меня, — помогут мне вывести вас из затруднения!
— Я не намеревался платить вам деньги! Если я оскорбил вас, то сожалею об этом; это случилось не преднамеренно. Но вы ужасный человек, — прибавил он, улыбаясь, — когда говоришь с вами, надо выражаться прямо и не допускать никаких намеков из боязни не быть понятым.
Молодой человек тонко улыбнулся.
— А! Значит, я прав.
— Может быть.
— Так слушайте меня.
— Слушаю, генерал.
— Я
— Вы сказали только совершенную истину, генерал.
— Положим; при подобных обстоятельствах я могу сделать все или почти все.
— Это правда.
— Конечно, это касается всего хорошего.
— О, генерал.
— Это относилось не к вам, вы сами знаете; я говорю о некоторых людях, известных и мне, и вам: им, если Бог продлит дни мои, придется за многое ответить, вспомните мое слово…
— Поступив так, вы спасете колонию…
— Я знаю это. Но теперь дело не в этих людях, оставим их пока в стороне и вернемся к нашему разговору. При всей вашей рассеянности, забывчивости и беспечности, вы — человек, и, в глубине вашего сердца, быть может, неведомо для вас, скрывается уязвленное место вашего панциря, не так ли?
— Я такой же человек, как и другие, ведь у каждого из нас есть слабая сторона, коснувшись которой можно забрать нас в руки и управлять нами.
— Вот отлично! Так говорят откровенные и мужественные люди! Мы, кажется, скоро столкуемся.
— Думаю, что да. Вы угадываете или, скорее, понимаете все.
— Потому, что я много страдал, а опытность приобретается не легко.
— Да, и я уже отчасти испытал это, — сказал молодой человек, подавляя вздох.
— Просите у меня чего хотите в известном вам деле, и, даю вам честное слово дворянина и главнокомандующего, что по окончании войны я сделаю все, что вы у меня попросите, как бы трудно это ни было и каковы бы ни были последствия.
— Мне нечего просить у вас, генерал…
— Как, после всего вы отказываетесь от моих услуг! — воскликнул генерал, хмурясь. — Я не ожидал от вас подобного ответа.
— Вы ошибаетесь, клянусь вам. Вы, по своей обычной живости, прервали меня на полуслове.
— То есть как?
— То есть я хотел вам сказать следующее: мне нечего просить у вас в настоящую минуту, но я предвижу время, и, может быть, оно ближе, чем я предполагаю, когда мне нужен будет могущественный друг, на которого я мог бы вполне положиться. Вот что я хотел сказать вам, когда вы перебили меня.
— В таком случае дело совершенно меняется. Когда настанет время, о котором вы говорите, приходите прямо ко мне: помните, что я дал вам слово.
— Я сохраню это дорогое воспоминание.
— Вы увидите, как я сумею сдержать свое обещание.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, будьте уверены.
— Благодарю вас. Теперь эти карты моя собственность?
— Полная и неотъемлемая, — улыбаясь, отвечал молодой человек.
— Мне хотелось бы поскорее доставить их в отель; если бы прошел мимо какой-нибудь солдат, я бы взвалил ему на плечи папку; но, как нарочно, когда нужны эти дураки, их и не видать!
— О, об этом не беспокойтесь, я отнесу карты за вами.