Сурикэ
Шрифт:
В эту минуту граф выпрямился во весь рост, лицо его посинело, глаза дико вращались.
— Подлец!.. — проговорил он невнятным голосом. — Ты хотел убить меня! О, если я не умру… я отомщу тебе!
Витре пошатнулся, попытался было машинально удержаться за кресло, но упал навзничь и не шевельнулся больше: он спал.
— Он проспит по крайней мере двое суток, а проснувшись, не будет помнить ничего. На здоровье; я мог бы убить его, но этот негодяй должен умереть другою смертью.
Матье поднял графа, раздел его и положил на постель; повесив платье его на спинку кресла, он зажег свечу и поставил ее на ночной столик. После
Было около четырех часов утра; обычные посетители, напившись подмешанного вина, по большей части спали, одни — лежа где попало на столах, другие — просто на полу; кабатчик курил трубку перед дверью.
— Покойной ночи, Кайман, — сказал незнакомец, давая ему несколько золотых, — ваше прекрасное вино подействовало на Вольтижера; он просил меня сказать вам, что хочет спать, и приказал не входить к нему, пока не позвонит.
— Он уже приказывал мне то же самое; пусть себе спит хоть две недели, я не подумаю беспокоить его; пожалуйста сюда, сударь.
Он провел посетителя другой дверью, минуя кабак.
Матье направился прямо к гавани; у моста его ожидала индейская пирога с четырьмя гребцами-канадцами. Они узнали хозяина, и он вошел в лодку.
— Дружно, ребята! — сказал он, садясь на корме. — Надо спешить.
Десять минут спустя пирога скрылась между островами Св. Лаврентия.
— Приятные сны, должно быть, снятся графу де Витре, — проговорил Матье с усмешкой, — если он еще может видеть во сне и помнить что-нибудь. Только, вероятно, этого не будет. Бумаги его должны быть интересны, я их тщательно рассмотрю.
ГЛАВА VII. Французская армия отправляется разыскивать английские силы
Бельвю — это прелестное поместье, так дорогое графу Меренвилю, создавшему его, принял свой обычный, веселый и мирный вид; не оставалось и следа убийств и грабежа, чуть было не имевших последствием страшных несчастий.
В этот день необычное движение и волнение господствовали в доме, особенно в его окрестностях на целую полумилю в окружности; но поспешим прибавить, что в этом необычном движении и волнении не было ничего тревожного для жителей Бельвю.
Слуги под надзором мадам Сален, проворной и ловкой, как двадцатилетняя девушка, накрывали в столовой огромный стол, вокруг которого могли бы уместиться по крайней мере сорок человек; дело было, по-видимому, спешное, и экономка очень боялась, чтобы гости ее господина не застали ее врасплох; она кричала на слуг и торопила их, укоряя за медлительность; они в свою очередь выходили из себя.
На дворе было совершенно иное; здесь представлялось оживленное и живописное зрелище; на всем пространстве, которое мог охватывать глаз, река Св. Лаврентия была покрыта пирогами, полными солдат всех возможных родов оружия с их багажом: здесь были и пехотинцы, и моряки, и милиционеры и т.д.; по обоим берегам форсированным маршем
Правее, несколько поодаль, расположился сильный отряд краснокожих, союзников французов, татуированных по-военному.
С восхода солнца пришло уже много отрядов, другие, такие же оживленные и веселые, как первые, подходили беспрестанно.
В нескольких шагах от дома стояли две кучки людей, часто сходившиеся и обменивавшиеся мимолетными замечаниями.
Первая группа состояла из Меренвиля, его семейства и Марты де Прэль, вполне поправившейся и еще более похорошевшей и посвежевшей. На графе был мундир канадского милиционера. Меренвиль держал подзорную трубу, в которую часто оглядывал отдаленные точки горизонта.
Во второй группе стояли Бесследный, сержант Ларутин, Тареа и Мишель Белюмер, преданный друг Шарля Лебо; последнего же не было.
— Сколько ни смотрю, я ничего не вижу, — сказал граф, — я никак не могу понять причины такого замедления. — Он взглянул на часы и продолжал: — Главнокомандующий должен был прибыть ровно в 11 часов, теперь без десяти минут одиннадцать, а его еще нет.
— У главнокомандующего, вероятно, чрезвычайно много дела, — сказала Марта своим мягким голосом, — не удивительно, если он опоздает немного.
— Да, вероятно, его что-нибудь задержало в последнюю минуту; я не знаю человека аккуратнее генерала.
— Должно быть, ему что-нибудь помешало, он не нарочно заставляет ждать себя, — сказала, улыбаясь, девушка.
— Где стеклянным глазам сравняться с глазами воина, — проговорил наставительно Тареа.
— Что ты хочешь сказать этим, вождь? — живо спросил граф. — Разве ты видишь главнокомандующего?
— Тареа видит Ононтио уже десять, двадцать, пять минут.
— Ты видишь его? — воскликнул граф, не обращая внимания на странную систему счета индейца. — Ты уверен, что это он?
— Вполне уверен; Тареа видит его; он близехонько.
— Где же?
— Там! — невозмутимо отвечал краснокожий, показывая рукой на реку.
— И я его вижу уже давно, — сказал Бесследный.
— И ни ты, ни вождь не предупредили меня?
— Воин никогда не должен говорить, что у него в груди, не посоветовавшись с главным вождем, — отвечал Тареа за себя и за друга.
— Тареа говорит правду, — прибавил Бесследный, Граф пожал слегка плечами и направил свою трубу в сторону, указанную индейцем; он увидел несколько пирог с офицерами различных рангов и между ними Монкальма в полной парадной форме.
— Это правда, — проговорил граф, — у этих индейцев зрение орлиное: ничто не ускользнет от них; генерал сейчас высадится на берег, пойдемте встретим его при входе в наши владения.
Обе группы слились и двинулись навстречу генералу, уже подъезжавшему к пристани, выстроенной владельцем против дома для собственного удобства, так как иначе дамам было слишком неудобно, даже опасно садиться в лодку.
Главнокомандующий казался озабоченным; когда он ступил на землю, солдаты с неимоверным восторгом наперебой приветствовали его; главнокомандующий улыбнулся, снял шляпу и несколько раз поклонился.