Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.
Шрифт:
Во всех этих стремлениях и действиях не было ничего революционного, как и в самом полковнике — человеке настолько англофильском, что он заказывал свои костюмы в Лондоне и предоставлял портному самому выбирать ткань, цвет и покрой в соответствии с последней модой. Поскольку подобные планы требовали доступа к западным землям, они зависели от политики, проводимой в Лондоне, а значит, от факторов, которые ни один американец не мог контролировать. Поэтому Вашингтон и его коллеги решили зарезервировать места в ограниченном членстве Миссисипской компании для «девяти [лондонских] джентльменов с таким влиянием и состоянием, которые могут способствовать ее успеху» в обеспечении миллионов акров, поставленных на карту в этом предприятии. Такие планы предполагали — более того, требовали — столь же тесной интеграции лондонских интересов в управление американскими земельными схемами, как и американских интересов в управление империей. По мнению Вашингтона и большинства других колониальных лидеров, на основе таких отношений сотрудничества обширные владения, которые они помогли завоевать Британии,
НЕЗАВИСИМО ОТ ТОГО, во что верили политические лидеры Британии, считая, что их страна способна разбить Америку на атомы, не британская сила могла сохранить империю, которой был предан Вашингтон и ему подобные. На самом деле безопасность империи зависела от неосязаемых качеств, которые энергичное применение силы могло только разрушить: вера в справедливость и защиту короны, надежда на лучшее будущее и любовь к английской свободе. Не все эти качества были одинаково важны для различных народов, населявших североамериканские колонии и завоеванные территории, но все вместе они были необходимы для выживания трансатлантического политического сообщества. Для индейцев, на земли которых наступали англо-американские поселенцы, как и для бывших подданных Людовика XV, которые теперь жили под британским военным правлением, первый элемент был крайне важен: и те, и другие нуждались в могущественном покровителе, который защищал бы их общины от гораздо более многочисленных и агрессивных англо-американцев. Сами англо-американцы воспринимали защиту короны как должное, как основу всей политической жизни. В свете стремительного роста их численности более важным для них была надежда на улучшение материального положения. Это, в свою очередь, зависело от доступа к новым землям империи и рынкам сбыта их продукции, а оба эти условия, наряду с сохранением заветных прав и свобод англичан, были важнейшими условиями верности. Таким образом, чаяния и представления англо-американских колонистов неизбежно расходились с потребностями индейцев и, по крайней мере косвенно, с потребностями их новых соотечественников — канадцев; тем не менее Георг III был обязан беспристрастно предоставлять им всем свою защиту и справедливость.
Учитывая сложность построения любого земного царства на фундаменте веры, надежды и любви, не стоит удивляться тому, что даже искренний, добросовестный царь не смог найти формулу, которая бы гармонизировала столь противоречивые интересы, оправдала столь противоречивые ожидания и укрепила эмоциональные связи, которые были единственным прочным цементом империи. Министры, сформировавшие администрацию Рокингема, и все те, кто последовал за ними на службе Георга III, представляли себе империю в основном как институциональную структуру, в которой суверенная власть, проецируемая из центра метрополии, наводила порядок на ее колониальной периферии, организуя жизнь внутри нее к взаимной выгоде британцев и колонистов. Учитывая ментальные ограничения, которые накладывал их опыт и сама эпоха — память о колониальной непримиримости, отсутствие какой-либо политической теории, которая могла бы обосновать разделение суверенной власти внутри государства, чрезвычайную трудность представить себе политическое сообщество, связанное лишь добровольной преданностью, — приверженность министров строго иерархической концепции империи вполне объяснима. Это не значит, что не существовало альтернативного пути к созданию прочной империи в Северной Америке — просто они его не видели. Или, что более справедливо, они видели этот другой путь и отвергли его с порога. Ведь альтернативный подход к колониальному управлению существовал всегда, и он работал лучше, чем это представлялось кому-либо в Уайтхолле в середине 1760-х годов.
На самом деле и французская, и британская империи в Америке были наиболее успешны до Семилетней войны, когда ни одна из них не пыталась проецировать власть метрополии более чем самыми примитивными способами. Мы видели, как сила французской империи зависела от целого ряда предположений об отеческом отношении Ононтио к своим индейским детям, его готовности использовать в отношениях с ними подарки, торговлю и посредничество, а не силу. Пока сохранялись индейские союзы, созданные благодаря такому мягкому подходу, Франция на удивление надежно удерживала Канаду, Луизиану и страну Иллинойс. Только настойчивое желание Монкальма командовать индейцами как вспомогательными войсками, а не использовать их как союзников в соответствии с нормами, которые они понимали, разрушило веру индейцев в своего отца-француза. Таким образом, на пике своего успеха империя христианских королей в Северной Америке была не столько французским владением, сколько мультикультурной конфедерацией, связанной воедино дипломатией, торговлей и необходимостью защищаться от английской агрессии.
Довоенная империя Британии также покоилась на хрупком фундаменте, поскольку Уайтхолл позволял колонистам выбирать свой собственный курс и воздерживался от вмешательства в колониальные дела, выходящего за рамки урегулирования споров и регулирования торговли. Колонисты хотели получить доступ к земле и рабочей силе, необходимой для того, чтобы сделать эту землю продуктивной, им нужны были торговые точки для сбыта своей продукции и доступ к промышленным товарам, которые они не могли
Практически говоря, англо-американские колонисты понимали имперские отношения как сочетание торгового партнерства и военного союза под руководством короля-протектора — в этом смысле понимание не сильно отличалось от того, как индейцы представляли себе свои отношения с Ононтио. В этих минималистских терминах Британская империя до Семилетней войны превратилась в экономически прочную, хотя и институционально анемичную государственную систему, поддерживаемую сотрудничеством и лояльностью колониальных элит, члены которых осуществляли местный контроль. Любая попытка нарушить равновесие в империи могла привести к взрывоопасным результатам. Так, подобно индейцам, яростно отреагировавшим на попытки Джеффри Амхерста поставить их в новые подчиненные отношения с короной, англо-американцы сначала сопротивлялись попыткам главнокомандующих обращаться с ними как с подданными, а не как с союзниками, которыми они себя считали; затем, в послевоенное время, они восстали против попыток парламента распространить свою суверенную власть через Атлантику. Таким образом, ответ на вопрос «Какими средствами британцы могли бы создать прочную империю после Семилетней войны?» сводится к следующему: отказавшись от нового контроля и новой власти над колониями.
Но если бы Британия позволила колонистам самим определять форму послевоенной империи, какими могли бы быть последствия? Конечно, не раннее движение за независимость, поскольку у колонистов, которые всю жизнь вполне удовлетворенно считали себя британцами и только что разделили славную имперскую победу, не было бы причин отвергать британскую власть. Скорее, в отсутствие франко-индейского кордона на западе колонии почти неизбежно отреагировали бы на свой собственный активный демографический рост и на растущую волну иммиграции с Британских островов, расширяя поселение через Аппалачи в сердце континента. Такая экспансия, несомненно, вызвала бы трения между конкурирующими колониальными правительствами и конфликты между спекулятивными синдикатами; но подобные споры, если бы их решали Торговый совет и Тайный совет, лишь укрепили бы имперскую власть, поскольку преобладающий интерес к приобретению земель заставил бы спекулянтов и колонии обращаться к арбитражу чиновников Короны. Победителями в такой децентрализованной, экспансивной империи, очевидно, стали бы англо-американские поселенцы. Проигравшими, что не менее очевидно, стали бы коренные народы, вставшие на их пути.
В отсутствие мощного европейского союзника, который бы торговал с ними, вооружал их и координировал их оборону, сопротивление индейцев могло продолжаться несколько десятилетий в XIX веке, но не могло продолжаться бесконечно. Испанцы, озабоченные реформированием собственной империи после поражения, могли предложить мало полезной помощи за пределами своих опорных пунктов в Луизиане, Техасе и Нью-Мексико. Поэтому можно представить себе британскую североамериканскую империю, которая распространила бы английский язык, а также созданные на его основе правовые и государственные институты по всей территории Северной Америки выше Рио-Гранде. За исключением отсутствия международной границы на 49° северной широты, результат через двести лет мог бы не сильно отличаться от той Северной Америки, которую мы знаем сегодня. Или все же отличался?
Только что описанная адская экспансия за счет коренных народов, хотя и была желанной для колониальных спекулянтов и империалистов вроде Вашингтона и Франклина, была именно тем, что власти метрополии не могли терпеть — по крайней мере, бесконечно. Проблема, которую она поставила перед короной, была в основе своей философской, но отнюдь не академической, поскольку монархическая политическая культура Британии основывалась на утверждении, что преданность и защита являются взаимными обязательствами, налагающими на короля обязанность защищать свой народ от вреда. Парижский мир обязывал Георга III предоставить защиту своим новым подданным, как индейцам, так и французам, и он сам и его министры (как свидетельствует Прокламация 1763 года) относились к этому обязательству вполне серьезно. Даже если бы король и его министры сочли возможным не обращать внимания на то, что колониальное население устремилось в глубь страны, продолжающаяся англо-американская экспансия в конце концов заставила бы корону вмешаться или вынудила бы ее признать, что договор о защите не распространяется за пределы англо-американского сообщества.
Колонисты сочли бы последний вариант беспроблемным, но, поскольку он разнес бы в клочья претензии монархии на легитимность, он мог оказаться малопривлекательным для Георга III или его преемников. Поэтому в определенный момент интервенция метрополии стала бы вероятным исходом, а последующая конфронтация сосредоточилась бы на вопросах имперского контроля, как это произошло в ходе Американской революции — той, которая действительно произошла. Но поскольку речь шла бы об осуществлении власти и определении политики внутри империи, вполне возможно представить себе исход, который привел бы к американской независимости без сопутствующей революции — результат, аналогичный движению за независимость Мексики в 1821 году.