Свидетельство обвинения : церковь и государство в Советском Союзе
Шрифт:
Если митрополит погибнет за свою веру, за свою безграничную преданность верующим массам, - он станет опаснее для власти, чем теперь.
Непреложный исторический закон предостерегает, что на крови мучеников растет, крепнет и возвеличивается вера.
Остановитесь, подумайте, и... не творите мучеников". (Конечно, приведена только схема выступления защитника).
В связи с речью Я. С. Гуревича нужно отметить одно обстоятельство, весьма показательное для характеристики настроения, вызванного процессом в среде не только верующих, но и коммунистов (сравнительно
Ввиду аплодисментов, сопровождавших кровавые рефрены Смирнова, защита опасалась контрманифестации со стороны настоящей, "вольной" публики.
Поэтому еще до своих речей, защитники "агитировали" среди публики, прося ее воздержаться от внешних проявлений своих чувств в интересах как подсудимых, так и самой публики, могущей подвергнуться всяким репрессиям.
Я. С. Гуревич счел необходимым даже в своей речи предупредить еще раз публику о том же, указав, между прочим, в своем выступлении, что он просит и надеется на то, что все - и враги, и друзья, - выслушают его со вниманием и, главное, в должном спокойствии.
– Не забывайте, - прибавил он, - что я говорю от лица человека, который, может быть, обречен на смерть, а слова умирающего должны быть выслушаны в благоговейной тишине.
Но столь долго и насильно сдерживаемое настроение публики все-таки прорвалось и речь Я. С. Гуревича была покрыта долго несмолкавшими аплодисментами.
Трибунал заволновался, хотел было принять меры, но оказалось, что в аплодисментах приняли живейшее участие... многочисленные коммунисты, занявшие часть зала.
Последнее объясняется тем, что рядовые, "массовые" коммунисты, глубоко сочувствовали жертвам процесса и, как выяснилось впоследствии, довольно откровенно выражали свое возмущение по поводу направления, которое ему искусственно придали.
Я. С. Гуревич не был ни разу прерван. Его выступление в защиту митрополита заняло свыше шести часов. Очевидно было, что даже трибунал слушает защитника со вниманием. Чем объяснялось такое отношение трибунала: заранее ли принятым решением - предоставить защитнику полную свободу, или же неожиданно высказанной суровой правдой, которую вряд ли часто приходится слышать трибуналу, - судить трудно. Из живых людей, все-таки трудно, очень трудно сделать манекены. В конце концов члены трибунала творили, конечно, волю пославших их, но, быть может, не без некоторой горечи в душе.
Петроградский процесс лишний раз наглядно показал, что советская власть, советское правосудие, во имя своей идеи может, подобно Фруду, оправдать любое свое беззаконие. Идея такая у них есть, в которую они верят идолопоклоннически. А идолы, как известно, требуют жертв.
Судебные прения окончились.
Очередь за "последним словом" подсудимых.
Председатель делает распоряжение о прекращении с этого момента стенографирования процесса. Цель этого распоряжения весьма понятна. Враги не желают закрепления и распространения в населении речей подсудимых в эти трагические минуты.
– Подсудимый Василий Казанский, - обращается председатель к митрополиту, - вам "последнее слово".
Митрополит
В зале все замерло.
В начале митрополит говорит, что из всего, что он услышал о себе на суде, на него наиболее удручающе подействовало то, что обвинители называют его "врагом народа"
"Я - верный сын своего народа, я люблю и всегда любил его! Я жизнь свою ему отдал, и я счастлив тем, что народ, вернее простой народ, платит мне той же любовью, и он же поставил меня на то место, которое я занимаю в Православной Церкви".
Это было все, что митрополит сказал о себе в своем "последнем слове". Остальное время своей речи он посвятил исключительно соображениям и объяснениям в защиту некоторых подсудимых, ссылаясь на документы и иные данные, обнаружив при этом большую память, последовательность и невозмутимое спокойствие.
Одно из его утверждений представлялось, как это он сам признал, недоказанным. По этому поводу он заметил со свойственной ему тихой улыбкой:
– Думаю, что в этом отношении вы мне поверите без доказательств. Ведь я, по всей вероятности, говорю сейчас публично в последний раз в своей жизни... Человеку же, находящемуся в таком положении, принято верить на слово?
Момент был, воистину, потрясающий и незабываемый. Всем была ясна огромная нравственная мощь этого человека, который в такую минуту, забывая о себе, думал только о несчастии других и стремился им помочь.
Среди наступившей за заключительными словами митрополита благоговейной тишины, - раздался голос председателя. Голос, в котором прозвучала какая-то доселе ему необычная мягкая нота:
– Вы все говорили о других. Что же вы скажете о самом себе?
Митрополит, который уже сел, вновь приподнялся и, с некоторым недоумением посмотрев на председателя, тихо, но отчетливо сказал:
– О себе... Что же я могу вам еще сказать... Разве лишь одно: я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре, - жизнь или смерть, - но что бы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу (при этом митрополит широко перекрестился и сказал): "Слава Тебе, Господи Боже, за все!"
Таково было "последнее слово" митрополита Вениамина.
Передать настроение, охватившее публику, невозможно. Иное легче пережить, чем описать.
Трибунал объявил перерыв.
Затем последовали "последние слова" подсудимых.
Профессор Ю. П. Новицкий был очень краток. Он указал, что привлечение его к делу объясняется лишь тем, что он состоял председателем "Правления Общества объединенных Православных приходов". В приписываемых ему деяниях он совершенно неповинен. Но если кому нужна в этом деле жертва, он готов без ропота встретить смерть, прося лишь о том, чтобы этим ограничились и пощадили остальных привлеченных.
И. М. Ковшаров заявил, что он знает, какая участь его ожидает. Если он давал объяснения в свою защиту, то только ради того, чтобы закрепить в общественном сознании, что он умирает невинным.