Свободное падение
Шрифт:
Максим опустился в глубокое кресло и прикрыл глаза: не верилось, что это всё-таки происходит.
Дверь распахнулась, и на секунду он снова перенёсся в оперу: перед ним стояла Флория Тоска. Высоко уложенные волосы, пылающие губы («А ведь она ещё и убийца» – пронеслось у него в голове) и ярко-красное платье – неужели то самое, из третьего акта? Нет, ему только показалось: платье было самой обычной длины, чуть ниже колен, и не ярко-красное, а цвета бордо, и эффект дополняли туфли на высоких каблуках и золотой браслет в форме змеи, плотно облегающий её руку.
Почему-то
Лицо её казалось непроницаемым: если она и была рада его видеть, то тщательно это скрывала. В приглушённом вечернем свете казалось, что годы совершенно её не испортили – наоборот, смягчили и исправили её черты, придали лицу больше глубины и затаённой страстности.
– Я знала, что ты в зале, – наконец проговорила она каким-то новым, более низким и грудным голосом. – Ужасный спектакль, петь было тяжело как никогда…
– Ты… ты совершенно не изменилась, – невпопад выпалил он и, наконец выйдя из оцепенения, подошёл к ней.
Она не подставила щёку для поцелуя и не протянула руку, поэтому он не нашёл ничего лучше, чем самому взять её руку, и поцеловал её. Браслет-змея зашевелился и упал на пол.
– Оставь, пусть лежит, – скомандовала она. – Он только будет мешать.
От этих слов внутри у него, до сих пор почти холодного, всё пришло в движение. Не говоря ни слова, он с молодецкой лёгкостью поднял её с дивана, но она проворно выскользнула из его рук и, не обращая внимания на то, что он говорит, сняла туфли и босиком, легко ступая по мягкому ковру, подошла к окну.
– Свет! – громко сказала она по-английски, и освещение в номере немедленно погасло.
Стоя спиной к нему, Анна любовалась Босфором, раскинувшимся у её ног.
Подойдя сзади, Максим, несмотря на полумрак, разглядел детали её причёски: пышные волосы закреплены двумя большими гребнями. Расхрабрившись, он вынул их, и освободившиеся пряди окутали его своей магической чёрной волной. Они по-прежнему доходили ей до талии и, как тогда в Париже, пахли чем-то горьковато-терпким и знакомым, уносившим в детство, в родные поля с их дикими травами и скудными цветами…
Пока его руки, едва коснувшись её тонкой талии, поднимались всё выше и выше, а лицо пребывало в мире запахов и грёз, Анна что-то говорила об опере, бездарных партнёрах, неудобных гримёрках… Казалось, его настойчивые ласки трогают её не больше, чем посягательства престарелого Скарпиа.
Однако мало-помалу он почувствовал, что она начинает поддаваться, смягчаться, теплеть в его руках. Он удвоил усилия, направленные на грудь, которую уже практически освободил из оков пышного платья, и хотел наконец оказаться с Анной лицом к лицу и поцеловать, однако она снова совершила свой змеиный манёвр и сбежала, оставив его в самом дурацком положении наедине с Босфором.
«Чертовка была,
Однако едва он успел снять рубашку, как Анна появилась снова. Он ринулся к ней, не обращая внимания на окружающую мебель, которая то и дело оказывалась на его пути.
Она стояла, прижавшись всем телом к резной деревянной перегородке, служившей стеной между гостиной и спальней. От дерева шёл явственный запах сандала и, смешиваясь с ароматом её волос, напоминал им, что это царство Востока.
Она успела избавиться от всей одежды за одним-единственным кружевным исключением, ничего не скрывавшим, но только подчёркивавшим её прелести. Впрочем, в полумраке это особого значения не имело. Притянув Максима, она, опять не дав ему себя поцеловать, принялась медленно раскреплять застёжку ремня, а справившись, вынула его из брюк и отбросила в сторону. Остальное оказалось проще и быстрее, и через несколько мгновений они были равны в своей наготе, не считая её почти невидимого ажурного аксессуара.
– Я хорошо пела? – неожиданно спросила она, как будто не замечая, как он был поглощён её шеей и грудью.
Максим не отвечал, но Анна, допуская и поощряя его ласки, продолжала:
– Ты хотел меня, когда я была на сцене? Скажи, хотел?
Вопрос, конечно же, был риторическим, но Максим, едва переводя дыхание, всё же ответил:
– Я хотел тебя с той самой минуты, как мы… как мы расстались в Париже. Пойдём в спальню? – добавил он вопросительно, но она только мотнула головой: по-видимому, сандаловое окружение ещё не исчерпало свой потенциал.
Не находя точки опоры – он не рискнул бы рассчитывать на прочность перегородки – Максим не придумал ничего лучше, как вместе с Анной опуститься на роскошный мягкий ковёр. Тёплый ворс нежно обволакивал кожу, а её волосы раскинулись по обе стороны от лица, которое она наконец позволила ему целовать.
Его губы медленно спустились с её лба на полуоткрытые глаза с их длинными – натуральными! – ресницами и дошли до рта – алого рта ревнивицы Флории. Она не сразу ответила на его поцелуй, но когда он всё же почувствовал её медленно разгорающуюся, но такую требовательную в своём пыле страсть, то понял: игра окончена. Дальше царствует она.
Через несколько мгновений он уже сам лежал спиной на мягком ворсе, почти обездвиженный её по-змеиному скользящим над ним, упругим и жарким телом. Она как будто проснулась от зимней спячки: в глазах её играли яростные восточные огоньки, а руки и губы не ласкали, а терзали и возбуждали его и без того разгорячённую плоть.
Ажурная тряпочка, совершив небольшой полёт, приземлилась где-то в районе окна, а Анна тем временем, не заботясь ни о каких предосторожностях, сделала то, чего так жаждали они оба. Всепроникающий жар пронизал его тело, и если бы не её мягкие, умелые движения, то ускорявшие, то сдерживавшие его порывы, он оказался бы в турецком раю гораздо раньше, чем ей того хотелось.