Свободное падение
Шрифт:
И вот наконец, ступая по какой-то безумной лестнице, начинавшейся почти под куполом театра, появилась фигура в белом. Спускаться ей явно было неудобно, и, когда Анна дошла до конца этого несуразного сооружения и упёрлась в дверь, за которой находился её возлюбленный, на диво малахольный Каварадосси, – публика взорвалась аплодисментами.
Гордиевский не хлопал, но смотрел во все глаза: её голос, несомненно уникальный и мощный, прельщал его в гораздо меньшей степени, чем всё остальное. И вот она, резко повернувшись, обратилась к заворожённой публике, и он смог её разглядеть…
Невероятно! Как будто она – и одновременно другая женщина.
По
Её лицо, руки, тело – всё как будто было подсвечено изнутри. Она светилась от требовательной, жаркой любви, словно этот сухонький тип, изображавший художника Каварадосси, воплощал для неё всю земную и божью благодать. И её голос лился как один сплошной поток – то выражая ревность и подозрения, то прощая и наслаждаясь взаимностью. Перевод с итальянского транслировался бегущей строкой на экране, но Максим не смотрел на английские слова: его мало интересовала суть происходящего. Только когда Тоска, последний раз прильнув к губам своего возлюбленного, потребовала: «Нарисуй ей чёрные глаза!» – он улыбнулся про себя: «А у тебя-то, чертовки, глаза не пойми какие!» После этого он перестал смотреть на сцену: всё, что происходило там без Анны, его не занимало.
Весь второй и третий акт Максим томился, едва она покидала сцену: стареющий баритон Скарпиа, пытавшийся уложить её на стол, только рассмешил его, а когда тот пел один, вообще хотелось выйти вон. Но едва снова слышался её голос и появлялась невысокая, но такая выразительная фигура, он невольно выпрямлялся на кресле и сидел так, будто Анна в любой момент могла его заметить. Конечно, ничего подобного не произошло: там, на сцене, она жила не для зрителей и уж тем более не для себя. Она просто жила – так, как жила бы сама Флория Тоска, если бы существовала. Все её движения казались настолько естественными, что грань между зрительным залом и сценой, между настоящим и придуманным, между обыденной жизнью и музыкой стиралась и исчезала, возникая снова, только когда она покидала сцену.
Перед третьим актом, решив не уходить из зала, Гордиевский не удержался и стал судорожно искать в списке контактов её номер. «Анна» – значилось там без каких-либо пояснений. Все остальные Анны были с фамилиями или обозначениями (вроде «парикмахер»), но она… Она была просто Анна. Возможно, этого номера давно не существует, кто знает?..
В тот самый момент, когда он решился написать ей сообщение, словно вспышкой из прошлого на экране появился номер его жены…
– Даш, извини, не могу говорить. Встреча с партнёрами! – зачем-то соврал он и тут же пожалел, что вообще взял трубку.
– Максик, я буквально на минуточку, – затараторила Даша непривычно довольным голосом. – У меня новость, хорошая! Я замуж выхожу! – немедленно сообщила она, и Гордиевский будто вживую увидел, как Даша просияла: наверное так же, как в тот день, когда он сам семь лет назад сделал ей предложение.
Впрочем, новость действительно застала его врасплох.
– Да, представляешь! – продолжала щебетать его бывшая жена. – Всё так быстро вышло, просто замечательно! Но мы уезжаем… Будем жить во Владивостоке, у Жени – моего жениха – там работа. Он советник губернатора… Очень престижно, конечно, и зарплата хорошая, только вот этот переезд – просто ад… Столько хлопот, ужас-ужас! У меня список дел – сто десять пунктов! Никак не могу
– А Арина? – не выдержал Максим, наконец услышав имя дочери. – И зачем вообще ты мне это рассказываешь?
– Да в том-то и дело, – продолжала Даша в прежнем радостном регистре. – Как раз для Арины! Тебе нужно сделать новые доверенности. Те, которые ты оформил перед отъездом, не подойдут. Поэтому…
– Ладно, понял… Когда вы едете?
– Ой, Макс, а что там такое? Это оркестр играет? – беспечно поинтересовалась Даша.
– Да нет, музыка в ресторане, – снова зачем-то соврал он. – Так когда вы уезжаете?
– Двадцать седьмого апреля. Успеешь? И Аришу бы повидал, как раз у неё день рождения… Кстати, мы с Женей нашли такую программу – «Зоопикник». Пригласим всю группу детского сада в зоопарк. Здорово, правда?.. Так ты приедешь? Ну пожалуйста…
– Постараюсь, – буркнул Максим и положил трубку.
Да… Значит, пока он занят невесть чем, у его дочери уже появился новый отец. Он не видел Арину так долго, что даже не представлял, какая она теперь: конечно, фото и видео ему присылали, но это не то. Трёхлетняя малышка и пятилетняя девочка – большая разница. Впрочем, она всегда до боли напоминала Дашу, даже губы, как мать, капризно складывала трубочкой: именно поэтому, возможно, по-настоящему полюбить её он, как ни старался, не смог.
Сейчас дочка вряд ли узнала бы его и наверняка не помнила, когда они виделись в последний раз. Изредка приезжая из-за границы, Максим правдами и неправдами избегал встреч с бывшей женой, тем более что она поселилась в загородном доме своего отца.
При мысли о Сергее Павловиче, сыгравшем немаленькую роль в крахе их с Мишелем фирмы, а заодно и его брака, Гордиевский привычно скривился: когда наружу выплыли аферы, которые за его спиной проворачивал неуёмный Шаневич, оказалось, что именно тесть Максима – их главный, самый злостный кредитор… Этого Мишелю простить он не мог и в ярости наделал таких грубых ошибок, что и бракоразводное дело оказалось проиграно в пух и прах, и квартиру, записанную на него, тоже по глупости потерял… Да. Никудышный бизнесмен и ещё более плохой отец. А если верить Даше, к тому же посредственный любовник.
Впрочем, Анна не могла так считать, иначе…
Встряхнувшись, Гордиевский решительно двинулся в сторону буфета: после такого разговора однозначно требовалось выпить. Когда он наконец, отстояв в длиннющей очереди, опрокинул в себя сразу две рюмки бренди, то сразу ожил – более того, неожиданно почувствовал такой отчаянный прилив сил, что руки сами потянулись к сотовому.
Была не была! Он зачем-то ещё раз отряхнул брюки, как будто снова хотел убедиться, что никакого попкорна на них уже нет, и решительно набрал сообщение:
Анна, это Максим Гордиевский. Прямо сейчас слушаю твою «Тоску». Это божественно, другого слова просто нет.
Ему также хотелось добавить что-то вроде «я был идиотом, прости, думаю о тебе всё время», но это показалось слабым, тошнотворно мелодраматичным. В конце концов он даже убрал «другого слова просто нет» и оставил «это божественно».
«Достаточно для первого послания за шесть лет, – подумал он. – Я же вообще не собирался ей писать. И даже если это её номер, будет ли она читать в антракте? Вряд ли, тем более перед последним актом».