Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь
Шрифт:
– Чиир, ты слышал плохие новости? – спросила любимая внучка. – Надеюсь, не мне придется их излагать тебе.
– Мы встретили курьера. Я знаю об отце, – он вручил ей кожаный кисет с подковами. – Муж все объяснит тебе. Но позже.
Она с интересом посмотрела на кисет и оставила его около входа – впустив их в вигвам, она уже не откидывала клапан.
Старуха сидела в кожаном плетеном гамаке, подвешенном меж двух столбов, надежно вкопанных в утоптанный земляной пол. Она попыталась приподняться, но Хонган движением руки усадил ее обратно. Тем не менее она выразила уважение к Хонгану и Омброзу, сделав кокай, то есть, постучав по лбу костяшками пальцев,
– Меня очень огорчает, как глупо Ночная Ведьма обошлась с твоим отцом, Хонган Осле Чиир, – многозначительно произнесла она.
Омброз заметил, что в ее присутствии Хонгану действительно было не по себе. Отнести состояние Сломанной Ноги к проискам Ночной Ведьмы, да еще назвать их глупыми означало, что эти женщины Виджуса выбрали его на пост Ксесача Вордара, а то, как она произнесла его имя, поставив на последнее место обозначение рода матери, значило, что, какая бы тому ни была причина, титул сына Сломанной Ноги в ее глазах вырос.
Но Хонган Осле было уменьшительным от исторического именования Хонган Оса – вождя, который проиграл войну и отдал Ханнегану II половину своего народа.
– Выпьешь ли ты крови с нами сегодня вечером? – спросила старая женщина. – Мы празднуем рождение двух жеребят от лучшей кобылы Потеар. Оба малыша здоровы – редкое и прекрасное событие.
– Поблагодари Деву от нашего имени, бабушка, – сказал отец Омброз. – Мы приносим извинения за спешку, но Сломанная Нога нуждается в нас.
– Да, он захочет увидеть своего сына, а от тебя принять последнее помазание. Отправляйтесь с Христом и Богородицей.
Двое верхами отправились в путь, оставив Эссита Лойте со своей молодой женой и ее родственниками.
– Капитану все еще придется многому научиться относительно лошадей клана Веток, – кисло сказал Омброз, когда их уже никто не мог услышать.
Хонган засмеялся.
– Он незамедлительно многое поймет, когда Потеар покажет старухе подковы.
Горы уже были готовы показаться из пыльной завесы на западе, когда Святой Сумасшедший неожиданно сообщил, что Сломанная Нога из-за своей болезни стал слишком раздражительным и что его старая жена сочла необходимым назначить другого главу семьи.
– Откуда ты это знаешь? – насмешливо спросил священник. – Было видение?
– Вот оно, – показал Хонган на восток. Осторожно вскарабкавшись на седло, он во весь рост встал на спине лошади.
– Мои старые глаза не видят ничего, кроме пустоты. Что там такое?
– Там кто-то есть. Думаю, мой дядя. Он в нескольких милях 1 отсюда. Машет руками и танцует. У него какое-то сообщение. Они увидели пыль, которую мы поднимаем.
– Ну да, это знаковый язык Кочевников. Мне стоило выучить его, когда я был моложе. Он всегда восхищал меня.
– Он дает нам преимущество перед тексарскими вояками.
Когда на горизонте показались вигвамы клана Маленького Медведя, перед ними появился всадник, вынырнувший из облачка пыли. Это был Красный Гриф, брат жены Сломанной Ноги, формальный глава клана, который тем не менее должен был существовать, ибо она выразила такое желание. И теперь во время болезни мужа брат выполнял возложенные на него обязанности. Он был худым и серьезным человеком, примерно
– Часть наших гуртовщиков уже вернулась с юга, – сказал Красный Гриф Омброзу, – включая людей духа Медведя. Они сейчас с ним, отец. Но, конечно, он хочет видеть вас.
Омброз начал ему рассказывать о папе, но оказалось, Красный Гриф уже все знал. Даже об отъезде кардинала Коричневого Пони из Валаны – его секретариат постоянно посылал и получал послания от людей с равнин. Когда они въехали в поселение Маленького Медведя, то, приветствуя их, навстречу высыпали дети и молодые женщины; Хонган и священник обнимали их.
– Вы останетесь у нас после того, как повидаетесь с отцом? – спросила мать. – Или должны скакать в страну Кузнечиков? Хонган замялся. Он ей еще ни о чем не рассказывал.
– Я думаю, Кухали развелась со мной, – он глянул на Омброза, который венчал их, но тот отвел глаза в сторону. – Она сказала, что если захочет меня, то пошлет за мной. Но даже в этом случае я не пойду к ней.
Выражение лица матери смягчилось.
– Тебя осуждают за то, что нет дочек?
– Может быть. И за столь долгое отсутствие. Жалуются ее братья. Я слишком мало делал для семьи. Они говорят, что я слишком привязан к тебе. Ты же знаешь, как это называется.
– Я боялась, что так и будет, когда ты женился на девушке из Кузнечиков. Гуртовщики рассказывали, что этой зимой им снова пришлось драться с гуртовщиками Кузнечиков из-за пастбищ.
– Есть убитые?
– У наших только раненые. Как у них, я не знаю. В ход пошли и пули, и стрелы. А теперь иди повидайся с отцом.
Шаман рода Маленького Медведя оставил вигвам, в котором отец Омброз готовился к последнему помазанию старейшего из своих новообращенных. Священник знал, они смущены тем, что некоторые из их обрядов не соответствуют религии, которую он им проповедовал, ибо они приняли крещение лишь потому, что так захотел Сломанная Нога. Когда старик умрет, их смущение (и зависть?) может превратиться во враждебность. Но весь род знал, что, когда он, Омброз, был поставлен перед необходимостью выбирать между ними и своим орденом и высший иерарх ордена, назначенный архиепископом Бенефезом – то есть Филлипео Харгом, – отозвал его обратно в Новый Рим, он отказался подчиниться. Он был изгнан из ордена и подвергнут отлучению, но не обратил внимания на эти кары. Тем не менее они уязвляли его больше, чем он хотел признать. Он знал, что женщины встанут на его сторону в любой ссоре с шаманами духа Медведя, но хотел избежать такого развития событий. Пока они тоже не выказывали таких намерений. Под влиянием его проповедей многие из семей Кочевников стали христианами, а он же за эти годы стал чувствовать себя скорее Кочевником.
Омброз был не первым миссионером ордена святого Игнация, который стал свидетелем, как его любимый ученик, которого он учил думать, начинал и думать, и вести себя отнюдь не так, как предполагал его духовный наставник. И этой ночью он лишь тяжело вздыхал, глядя, как Чиир Хонган вместе с шаманами в тусклом дымном свете костра из сушеного навоза, разведенного у вигвама Сломанной Ноги, танцует пляску умирающего.
Барабаны, казалось, глухо выговаривали: «Горе идет, горе идет, мать-горе идет…»