Сыны Несчастья

Бренон Анн

Раймонду Пейре — Сабартес, спросившему меня еще раз от имени всех собравшихся, не хочу ли я присоединиться к ним, я тогда просто ответил, что не имею ни средств, ни желания. Мало того, я даже нарушил их елейную атмосферу лицемерного сокрушения своими меркантильными интересами. Я сказал ему, что хорошо было бы, если б перед Вашим бегством, Вы заплатили мне те шестьдесят су, которые должны еще с тех времен, как я стал у Вас пастухом. Но я, разумеется, согласился заняться всеми их несчастными животными столько времени, сколько потребуется; пасти их вместе с отарами Раймонда Пейре и Раймонда Маулена. А они уже собирались. Вся эта отара кающихся верующих. Они отправились еще до рассвета, на мулах Раймонда Пейре. На следующее утро мессир Жиллет де Вуазен, сеньор Арка, наложил секвестр на их отары. Слушай внимательно, Бернат. Он публично обязал меня стеречь всех этих овец, под его защитой и покровительством, с помощью юного слабоумного Маулена. Больше он мне

ничего не сказал, но я и так все понял. Это было единственным средством избежать того, чтобы в отсутствие кающихся инквизитор Каркассона не наложил бы свою руку на их стада, и между прочим, чтобы он не особо интересовался пастухом этих стад, то бишь мной. Он ведь мог доверить пасти эти стада любому пастуху из Арка, лучшему католику, чем я. Я прекрасно знал, что означают эти действия мессира Жиллета по отношению ко мне. Эффективную, но молчаливую защиту. Которая продлится до тех пор, пока не вернутся наши кающиеся.

Бернат Белибаст издал какой–то безрадостный смехшок, и движением головы отбросил назад длинные черные пряди, упавшие ему на лоб.

— Можно ли поверить, что всё это было ни к чему! — сказал он. — Предприняв это дорогостоящее и опасное путешествие, они даже не обратили внимания, что всего лишь через несколько дней наши добрые люди, не простившись, покинули общество инквизитора и бежали из Мура Каркассона! И не выдали никого, ни в Арке, ни в Кубьер!

Они свободны, наши добрые люди! Меня охватило злорадство. Несчастный Раймонд Пейре! Бернат повернул ко мне худое лицо, совсем как у подростка, несмотря на иссиня черную бороду, которую он энергично перебирал пальцами. Но только теперь я увидел его усталый и опустошенный взгляд. Ведь он утратил всё, что до сей поры составляло его жизнь.

— Пейре! Пейре! А мой отец тоже должен был поступить, как они, и мои братья Раймонд и Арнот? Ах, Пейре, ведь эти хищники нацелились на наш дом в Кубьер. С двух сторон. С одной стороны архиепископ, который хотел арестовать моего брата Гийома. С другой стороны инквизитор, просвященный Гийомом Пейре — Кавалье. И никто на свете не может нас больше защитить…

Его печаль отдалась во мне резкой болью, поразила меня в самое сердце. Я обнял его за плечи, а мысли лихорадочно проносились у меня в голове. Что я мог ему сказать? Машина запущена, ее рычаги и колесики движутся, и она собирается нас раздавить. Даже если двое мужественных добрых людей, Жаум из Акса и Андрю из Праде, ускользнули от внимания стражей и бежали из тюрьмы Каркассона, чтобы вновь уйти в подполье, на что им надеяться? Теперь пойдут по их следам. Гийом Пейре — Кавалье, а может, и другие верующие вслед за ним, начнут говорить, называть имена. Опять последуют аресты. Все хотят спасти свою шкуру и свободу. Спасти свое добро, хлеб для своих детей. Потому, если хорошо подумать, разве не было у них, наших добрых верующих из Арка, причин идти искать отпущения грехов у папы?

Но тут гнев опять вскипел у меня в груди. Нет! Эти мысли недостойны истинного верующего. Для меня невозможно так унизиться. И невозможно предать свою веру. Они скажут, что можно ведь отречься лишь на словах, и спасти главное. Но все знают, что невозможно добиться прощения Церкви Римской, если не приносить ей жертвы. Если не доносить. Если не предавать своих. Бернат, Бернат, ни твой отец, Эн Белибаст, ни твои братья, никогда на это не пойдут.

И сам Бернат тоже стал беглецом из–за ереси. Через несколько дней после ухода верующих Арка, дом Белибастов в Кубьер подвергся обыску. Все взрослые мужчины и женщины были арестованы: Эн Белибаст, старик–отец, его сыновья Раймонд и Арнот, его жена и две невестки. Только Бернат смог избежать этой мышеловки. Он в это время провожал обоих беглых добрых людей в Кийан. Он больше не вернулся в Кубьер, где на его дом уже был наложен арест господином архиепископом, а земли и отары конфискованы. Он только знал, что двух его золовок, Эстеллу и Гайларду, а также его мать, довольно быстро отпустили. Беглец из–за ереси, Бернат. А ведь он еще и переживает за меня.

И этим вечером, когда наступала тьма, и землю накрывала ночь, мы обнялись, как двое братьев. И я ему сказал, что мы еще встретимся. Я не знал, сколько еще времени я смогу оставаться на землях Арка. И во мне еще не пропало желание пуститься в далекий путь, к высоким вершинам. Там, среди своих овец, я не боялся ничего. И я знал, что там мне легко переждать любые несчастья. Мы еще встретимся.

— Я пойду в Сабартес, — повторил Бернат. Мне нужно в Монтайю, поговорить с твоим отцом. Я расскажу ему обо всем, что произошло здесь, в Кубьер и Арке, и обо всем, что случилось с тобой. Еще я хочу увидеть твою сестру Гильельму. Что теперь за будущее у нас, у меня и у нее? Но не бойся, я ни на кого не навлеку опасности. Передо мной открыта дорога, и эта дорога служения добрым людям, — это лучшее, что я могу сделать. И я буду пытаться как можно дольше избегать ловушек, расставленных Монсеньором Жоффре д’Абли…

ГЛАВА 21

ДЕКАБРЬ 1305

ГОДА

Когда они вернулись, Раймонд Пейре сказал мне, что он исповедовался как следует, и что они не потеряли ничего из своего добра, а я очень ошибся, что не пошел вместе с ними. Он добавил: А теперь Вы идите исповедуйтесь Монсеньору папе, или убирайтесь из моего дома, ибо с этих пор я не желаю больше Вас ни видеть, ни слышать… Я же ему ответил, что точно так же не желаю оставаться вместе с ним, но пусть он заплатит мне то, что должен, а потом я себе знаю, что буду делать.

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

Три месяца. Эта странная ситуация длилась три месяца, всю осень, ведь кающиеся не возвращались в Арк до самой середины декабря.

Из предосторожности я старался жить на горных пастбищах долины, бродя по полям, которые удобряли животные. Чаще всего я спал вместе с отарой, всё откладывая срок возвращения в загоны для скота, для зимовки и окота. Приходя в Арк запастись провизией, я вежливо здоровался со всеми людьми, которых встречал, но избегал втягиваться в беседы или заходить к кому–нибудь домой. Однако люди, которых я видел, не были мне так уж близки. Я внезапно осознал, что мы, жители Арка, всегда были разделены между собой. Люди из Сабартес водили знакомства только с теми людьми из Разес, на которых можно было положиться. А теперь для меня было слишком поздно — и опасно — искать в Арке новых дружеских связей. Кто знает, какое из этих молчаливых семейств уже готово донести на меня, как на соучастника тех, кто бежал, чтобы признаться? Однажды я вновь зашел в дом Раймонда Пейре. Там была только Госпожа мать с погонщиком мулов Каталой и маленькой Бернадой, глядевшей на меня испуганно. Они приняли меня радушно. Старая дама была печальной. Убитой горем.

— Я вижу, что мне уже не достичь счастливого конца, — говорила она иногда и опускала голову.

Стало слишком трудно приводить добрых людей. Слишком опасно искать с ними связи. В Разес у них остался единственный или почти единственный проводник, Пейре Монтани из Кустауссы, со дня на день ожидавший, что нападут и на его след. Сами добрые люди временно ушли в Сабартес или Тулузэ.

Один или два раза я сопровождал Амиеля из Перль и Раймонда из Кустауссы, когда они шли из Сабартес. Это было ночью, посреди большой опасности. Для меня же не было большей поддержки и утешения, чем братское общество этих беглецов, добрых людей. Я прекрасно знал, что они были моим спасением, а не погибелью. Добром для моего сердца и души. Но они не смогли прибыть достаточно быстро, чтобы помочь старой Гайларде Эсканье, которая умерла однажды вечером, когда болезнь вновь вернулась к ней. Умерла очень быстро, без утешения и молитв, оплакиваемая только самой младшей дочерью Эксклармондой и сопровождаемая причитаниями соседки, Госпожи матери. Она не дождалась ни сына Гийома, ни дочери Маркезы, ушедших далеко, на край света, чтобы просить прощения у папы и отречься от своей веры — чтобы спасти свое имущество. Я очень забеспокоился, когда юная Эксклармонда бросилась мне на шею, дрожа и плача, словно в поисках Бог весть какого утешения. Я почувствовал такую тоску по чьим–то теплым объятиям, такую жажду радости, такое стремление забыться. Всё мое тело напряглось от желания. Однако я все же нашел в себе силы разжать руки, которые и так слишком сильно ее прижали.

В октябре месяце я встретился с братом Раймондом Маури и шурином Гийомом Марти, мужем моей сестры Раймонды. Они были на зимних пастбищах, недалеко от Арка, на плато Лозадель, с отарами из земель д'Айю. От них я узнал, что Бернат Белибаст уже побывал в Монтайю и передал все последние новости. Отец очень беспокоился обо мне. Гийом и Раймонд убеждали меня доверить им моих овец, которых они присоединят к собственным отарам, а когда потеплеет, отведут в Сабартес — а то мало ли что может случиться. Это было мудро. Никто в Арке не обратил на это внимание. Я оставался там, под внимательным наблюдением и осторожной защитой мессира Жиллета, обязавшего меня заботиться об отарах ушедших. На эти отары он покамест наложил свою господскую руку. Овцы, отмеченные крестом и кругом, овцы, отмеченные змеевидной буквой S — отметки уже едва виднелись среди густой, отросшей за зиму шерсти. Предвидя возможные проблемы, я подумывал о том, что неплохо было бы отнести Катале, ткачу Арка, шерсть от моей отары, которую я еще не успел продать, но уже выпряденную и уложенную в мотки.

От своего брата Гийома Маури, однажды вечером провожавшего в Кустауссу доброго человека Амиеля из Перль, я узнал также, что мой друг Бернат теперь вместе со своим братом Гийомом Белибастом и добрым человеком Фелипом в Тулузэ или Альбижуа. Что отныне он на службе у Церкви, и тоже теперь приходит ночью. Когда я услышал, как он говорит о Бернате, меня внезапно пронзила резкая боль, и я почувствовал укоры совести. На следующий день я рискнул пойти в Кубьер, где дом Белибастов стоял закрытый и заколоченный досками, а загоны для скота пустовали.