Сжечь сарай
Шрифт:
Странная история. Последний раз я ездил в больницу восемь лет назад. В маленькую больницу у моря, из окна столовой которой виднелся лишь одинокий олеандр. Перепутать их я не мог.
Тогда мне было семнадцать. Я попытался вспомнить, что еще произошло тем летом, но все попытки оказались тщетны. Я почему-то не мог вспомнить ничего. Проплыли перед глазами лица некоторых одноклассников, но и только. Они не были связаны с какими-либо местами или событиями.
Не то чтобы памяти нет. Наоборот, воспоминания переполняют мою голову, вот только не удается их оттуда выхватить.
В общем, тем летом мне было семнадцать, и мы с товарищем ехали в ту старую больницу у моря проведать его подругу, которой сделали на груди операцию.
Операция оказалась предельно простой: вернуть на прежнее место одно ребро, запавшее после рождения. Особой необходимости в ней не было. По принципу «если делать, то лучше сейчас» подгадали под летние каникулы. Сама операция завершилась, едва начавшись, но кости находились близко от сердца, и врач хотел понаблюдать за подругой; к тому же она решила проверить нервы, и в конечном итоге провела в больнице около двух недель.
Мы поехали навестить ее на 125-кубовой «ямахе». Товарищ вел мотоцикл туда, я – обратно. Сам я ехать не хотел, но он попросил меня составить компанию – не знал, о чем с ней говорить один на один. До тех пор ни я, ни он в больнице не были ни разу и с трудом представляли, что это за заведение.
По пути он завернул в кондитерскую и купил коробку шоколада. Я одной рукой держался за его ремень, другой прижимал к себе эту коробку. Стоял жаркий день, наши майки несколько раз промокли от пота, а затем высохли на ветру, так что от нас несло, как от скотоводов. По пути туда он пел какие-то жуткие песенки. На заднем сиденье мне едва не делалось дурно от запаха его пота.
Прежде чем нырнуть в ворота больницы, мы съехали к берегу моря, решив передохнуть под деревьями. Море в ту пору было грязным, лето близилось к концу, поэтому купались немногие. Мы просидели на берегу четверть часа, курили и болтали. Я представил, во что превратился шоколад, но кому какое дело.
– Тебе не кажется странным? – спросил он. – Что мы сейчас здесь вот так, вдвоем?
– А чего странного?
– Я и сам понимаю, что ничего. Но все-таки странно как-то.
– В каком смысле? Он покачал головой:
– Не знаю… Ну, например, место, время. Восемь лет прошло. Этого товарища уже нет – он умер.
Отодвинув стул, я купил у кассирши талон на кофе, отдал его официантке и вернулся за стол наблюдать за морем. Принесли вторую кружку кофе, а с ней – пластмассовый стаканчик с сахаром и сливками в пакетиках. Сначала я взял сахар, высыпал его в пепельницу, сдобрил сливками и перемешивал окурком до однородной кашицы. Зачем это сделал, сам не знал. Даже не так – некоторое время я просто не замечал, что делаю. А поймал себя на этой мысли, только увидев жуткую смесь пепла, сахара и сливок. Иногда бывает. Когда не в силах сдержаться.
Словно проверяя баланс тела, я взял кружку обеими руками, прильнул губами и неспешно отпил. Удостоверился, как
Не понимаю.
Что бы я ни извлекал из памяти, стоящих фрагментов не оказалось. Ничего особенного. Товарищ просто поехал в больницу навестить подругу, а я составил ему компанию. Больше никаких происшествий. Как память ни напрягай.
Она была в голубой пижаме. Новой свободной голубой пижаме. На нагрудном кармане инициалы JC. Что это за JC, задумался я. В голову приходило только Junior College или Jesus Christ. Но то было название фирмы-производителя.
Мы втроем расположились в столовой. Курили, пили колу, ели мороженое. Она была голодна и съела два сладких пончика, запивая какао, сдобренным густой пеной. Но все равно не наелась.
– Эдак ты до выписки растолстеешь как поросенок, – изумился товарищ.
– Да ладно! Надо поправляться! – ответила она.
Пока они разговаривали, я смотрел в окно на олеандр. Офомный олеандр – он сам по себе походил на небольшую рощицу. Слышался шум волн. Оконные ручки проржавели от соленого морского ветра. Подвешенный к потолку древний вентилятор гонял теплый воздух. В столовой витал запах больницы. Он чувствовался и в еде, и в напитках, словно все они между собой сговорились. Я оказался в больнице впервые в жизни, и от этого запаха мне стало тоскливо.
На пижаме подруги было два нагрудных кармана, из одного торчала маленькая ручка. Такие продают в киосках на вокзалах. Когда подруга наклонялась вперед, в разрезе пижамной куртки виднелась плоская незагорелая грудь. От одной мысли, что под грудью или где-то в ее глубине сдвинулась кость, становилось не по себе.
Пытаюсь вспомнить, что же было дальше? Пил колу, смотрел на олеандр, думал о ее груди. А потом?
Я устраиваюсь удобнее на пластиковом стуле и, подпирая рукой щеку, перебираю слои своих заурядных воспоминаний. Словно ковыряю в пробке кончиком острого ножа.
Но как бы я ни думал, память обрывалась на «кости ее незагорелой груди». Дальше – ни-че-го. Видимо, впечатление оказалось настолько глубоким, что время остановилось именно на нем.
В ту пору я внутренне никак не мог понять, зачем нужно вскрывать плоть ради какой-то кости. Ну, то есть, врачи сделали надрез и, засунув внутрь пальцы в перчатках, сдвинули кость, затем наложили шов, и находившаяся там мышца заработала вновь.
Разумеется, лифчика под пижамой не было. С чего бы его надевать? Поэтому когда подруга нагибалась, в разрезе проглядывала ложбинка меж ее грудей. Я сразу же отвел глаза. О чем думать, я не знал.
Незагорелая плоская грудь.
Вспомнил! Потом мы говорили о сексе. Рассказывал товарищ. Весьма щекотливую историю о моем фиаско: как я прибалтывал одну девчонку, повез ее на море и пытался раздеть. Так, пустячок, но он рассказывал с прикрасами и так интересно, что мы покатывались со смеху.