Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт
Шрифт:
Мара топнула ногой и крикнула:
— Уходи прочь!
Но старуха подняла руку и вмиг растрепала Маре волосы, и обе ее косы рассыпались.
— Видишь, красавица, не умеешь ты причесываться. Я сама тебя причешу и ничего за это не возьму. Повернись-ка.
Маре стало стыдно за свое нетерпение и она подчинилась. Старуха достала ножницы, но в этот миг чья-то рука судорожно схватила ее за горло. Старуха вскрикнула, выронила ножницы, и они с металлическим лязгом упали на мостовую. Мара обернулась и увидела, что на земле лежат открытые ножницы,
— Эх, опоздал!
В этот миг из-за поворота показалось стадо свиней. Шустрые, принюхивающиеся ко всему животные, коротконогие, с маленькими глазками, хрюкали, всхрапывали, урчали, фырчали, сопели. За копошащимся грязно-розовым стадом шел вразвалку Банди, подгоняя свиней дубиной и насвистывая. Увидав Омера, Банди принялся вращать своей палкой, угрожая портному. Но священник крикнул ему:
— Эй, Банди! Отстань от Омера, я сам с ним разберусь. Займись-ка этой старухой, которая хотела украсть у Мары волосы.
Священник приблизился к Омеру, схватил его за ухо и потащил за собой. Старуха бросилась наутек в другую сторону: по пятам за ней во всю прыть поспешали свиньи, виляя и подергивая хвостиками, закрученными в крючки. Банди в несколько прыжков настиг ее и задал ей трепку, причем, хотя рука у него была тяжелая, это не помешало цыганке улепетывать еще поспешнее. На бегу она вопила, изрыгала проклятия и самые немыслимые ругательства…
Священник довел Омера за ухо до самого своего дома. Там он наконец отпустил парня и сказал:
— Омер, ты — позор всей деревни. Ты хочешь похитить девушку, которая на тебя и глядеть не желает. Совращение девиц — дурной поступок, сын мой!
Омер возразил:
— Я не хочу ее совращать, я хочу на ней жениться. А если она на меня глядеть не желает, что с того? Разве мужчине пристало забивать себе голову женскими прихотями? Известное дело: женщина льет слезы, когда хочет, а смеется, когда может.
Слыша это, священник смягчился:
— Это другое дело, Омер, дитя мое, значит, твои намерения чисты… Ты просил у отца ее руки?
— Да, просил, и Тенсо поклялся, что мне его дочери не видать! — простонал Омер. — Но я хочу жениться на Маре. Да вы же сами все знаете. Вчера вы пробыли у них в доме больше часу.
— Верно, я знаю все, что случилось раньше, — возразил священник. — Но я думал, и Тенсо тоже так думает, что теперь, раз уж ты не получил Мару в жены, ты хочешь похитить ее, чтобы обесчестить и бросить.
— Неужто старый Тенсо настолько презирает наши обычаи, — угрюмо проговорил Омер, — что отказался бы дать мне в жены свою дочь, даже если бы «отмыка» удалась и я ее похитил?
— Увы, увы! — печально вздохнул священник. — Ну, а ты, Омер, неужто ты так презираешь исконные
— Мне казалось, что священники не одобряют танцев.
— Что?.. Верно, некоторые пастыри полагают, что танец — измышление Сатаны. Но я придерживаюсь мнения священника Шпангенберга, который в 1547 году учил, что танец — дело доброе, ибо и на брачном пиршестве в Кане Галилейской плясали, и сам Иисус, возможно, плясал вместе с другими{63}. Но ты-то, Омер, что ты натворил! Ну, не сумел похитить девушку во время пляски — и что ты забрал себе в голову, Омер? Я ведь обо всем догадался. Ты взял в сообщницы одержимую, гнусную старуху, вместилище бесов, цыганку, крадущую девичьи косы.
— Чтоб с ней Дьявол слюбился! — произнес Омер. — Она ввела меня в грех. Но что мне оставалось, чтобы добыть Мару? Из дому она больше не выйдет, разве только в церковь, и то не одна. Говорят, что старый Тенсо хочет перебраться в город. Вот мне и приходится пускать в дело хитрость.
Священник призадумался:
— Нет, со старым Тенсо не сладить. Мара хочет найти себе мужа в городе. Бедный мой Омер, забудь про «отмыку», разлюби Мару. Возьми себе в жены другую.
— Никогда! Мне нужна Мара.
В это время проходившие мимо дети остановились поцеловать священнику руку. Когда они отошли, он улыбнулся:
— Омер! В церкви Мара становится всегда слева от маленькой двери.
Омер содрогнулся:
— Да как же… такой грех… Похищение в церкви… во время обедни…
— На твоем месте, Омер, я совершил бы этот грех. Будь героем, только попроси у Бога прощения до и после. Я дам тебе отпущение, когда ты придешь ко мне на исповедь.
Омер продолжал колебаться:
— А жандармы?…
— Будь героем, Омер, и Всевышний тебя не оставит. Благословляю тебя.
Он с улыбкой благословил парня и скрылся за дверью дома. Омер постоял, глядя под ноги, почесал в затылке, размашисто перекрестился и вернулся к себе в мастерскую. Вечерело. Лампу он зажег раньше обычного. Достал тюки материи и скроил два наряда — мужской и женский. Потом уселся шить, но прежде осенил себя крестом и прошептал:
— Отче наш, иже еси на Небеси, да приидет Царствие Твое, да удастся мне «отмыка»…
Воскресный день выдался ясный, безоблачный. На церковной площади расположился один из тех бродяг, что ходят с фонографами из деревни в деревню. Для примера он приставил к ушам две слуховые трубки от своего аппарата, приглашая прохожих сделать то же самое за плату в один крейцер. Дети сгрудились вокруг него и глазели. Поодаль пристроились взрослые, рассуждая о вчерашней партии в кегли. Несколько женщин болтали за вязанием. Одна из них, старая и беззубая, по прозванию Венгерский Крест, поскольку была согнута, как крест, венчающий корону, изображенную на венгерских монетах, объявила: