Талант (Жизнь Бережкова)
Шрифт:
Отрекомендовавшись, наш герой спросил:
— А вас?
(Однако имени девушки, замечу в скобках, я от Бережкова не узнал. Он стал было рассказывать: «Ее глаза, когда она на меня смотрела…» И попытался своими маленькими глазками изобразить восхищенный женский взгляд. Но спохватился: «Тссс! Об этом ни звука в нашей повести!»)
— Теперь я попрошу, — продолжал командовать он, — велосипедный насос… И немного резинового клея.
Через минуту Бережков безбоязненно, словно хирург, проколол мяч шприцем, наполненным резиновым клеем. Затем рядом, на расстоянии двух-трех
— Прошу покачать, — сказал он, бережно поддерживая на весу все сооружение. — Еще! Еще! — Мяч становился упругим, твердел в его руках. Еще! Теперь стоп!
Осторожно нажав на второй шприц, он ввел каплю клея внутрь мяча. Затем быстро выдернул обе иглы.
Но публика была разочарована. Из проколов с тонким свистом вышел воздух. Перед зрителями был никому не интересный, продырявленный, никуда не годный мяч. Бережкова бросило в холодный пот. Как так? Почему он оконфузился? Неужели вся выдумка ошибочна? Бережков, однако, не выказал смятения.
— Не получилось! — победоносно объявил он. — Так и должно быть по закону Аристотеля.
— Кого? — вырвалось у девушки.
— Аристотеля! — смело подтвердил Бережков. — И русского естествоиспытателя, изобретателя аэросаней, Пантелеймона Гусина. Прошу внимания! С вашего позволения, беру следующий мяч!
Все процедуры, уже ранее совершенные над другим мячом были проделаны вновь. В мыслях Бережков лихорадочно доискивался: где же, в чем он допустил ошибку? Опять он осторожно нажимает на шприц с резиновым клеем… Осторожно?.. Может быть, в этом загвоздка? Может быть, он переосторожничал, впустил маловато клея? А ну, нажмем грубей! Вот так… Теперь выдернем обе иглы.
Подвергшийся операции мяч лежал на ладони Бережкова. Тот ждал: сейчас придется, наверное, услышать тонкий свист воздуха, который вырвется из дырочек… Нет, настороженное ухо не улавливало ничего похожего на такой свист. Маленькое чудо конструктора Бережкова свершилось. Облезший, ослабевший, старый мяч был омоложен, стал упругим. Воздух из него не выходил: клей мгновенно закупорил проколы под сильным давлением изнутри.
— Пожалуйста! — Бережков с силой бросил мяч об землю и поймал его высоко в воздухе. — Давайте сюда все ваши мячи! Патент оставляю за собой…
— Патент? Неужели вы это придумали! — воскликнул Любарский.
— Клянусь, только что придумал.
— А ну, дайте-ка сюда.
Он взял у Бережкова оба шприца, с интересом повертел их, принял от дочери следующий вялый мяч и, держа все это перед собой, рассмеялся.
— Просто! Удивительно просто! — проговорил он.
И воткнул в мяч одну за другой обе иглы. Бережков поймал его улыбку, — как ни странно, она напоминала сейчас прирожденную ребячливую улыбку самого Бережкова. Скрывая волнение, которое било его, как озноб, Бережков с ожесточением стал работать насосом. Любарский очень ловко проделал всю операцию. Было видно, что он тоже по натуре конструктор, что вещи легко подчиняются его умелым длинным пальцам. Омоложенный мяч и на этот раз отлично запрыгал.
Главный инженер уже смотрел без отчуждения на своего гостя.
Бережкова
О, он порасскажет в Москве, в институте, о своих подвигах, о том, как оттаял этот неприступный инженер с мефистофельской острой бородкой. Любарский надул еще один мяч, потом третий, четвертый.
— Вы тоже любите теннис? — расспрашивал он.
— Еще бы!
Позабыв о своей хромоте, Бережков готов был хоть сейчас выбежать с ракеткой на площадку. Он был так возбужден, что и впрямь смог бы, наверное, показать неплохой класс игры. Однако Любарский уже говорил о другом:
— Где же ваш голубой конверт? По телефону вы прелестно меня заинтриговали… Сочинили целый роман.
— Что вы? Никогда не сочиняю. У меня для вас письмо от Августа Ивановича Шелеста и огромный том французского журнала с его надписью: «Нежному поклоннику и рыцарю моторов…»
— Моторов? — Любарский расхохотался. — Какой же журнал? За какой год?
Выслушав ответ, он живо сказал:
— О, для меня это новинка. С удовольствием посмотрю. Спасибо. Разрешите пригласить вас в кабинет.
— Нет! — вмешалась дочь Любарского. — Хозяйка я. Приглашаю нашего гостя к чаю.
«Нашего гостя»! Что еще требовалось Бережкову? «Победа! Победа!» безмолвно повторял он, словно посылая радостные радиосигналы товарищам в Москву.
Вскоре он уже сидел за чаем на террасе и расписывал дамам прелести столичной жизни.
17
После чая Любарский любезно сказал:
— Пройдемте ко мне…
Огромный домашний кабинет главного инженера был расположен на втором этаже. Одна стена, срезанная по уголкам косыми гранями, была почти сплошь из стекла, словно фонарь. Отсюда далеко виднелось течение Днепра, кое-где будто прерванное изгибом берега, потом вновь блистающее в мареве солнца. Широко расстилалась приднепровская степь, изрезанная то свеже-зелеными, то желтоватыми, то темными полосками. Горизонт был неотчетлив; в неясной дымке степь сливалась с небом.
— Потрясающе! — воскликнул Бережков, залюбовавшись. — Потрясающий вид!
— Вам нравится? — откликнулся Любарский. — Я стал тут архитектором. Сам переоборудовал дом и устроил этот фонарик.
— Прелестно!
Бережков посмотрел направо и налево, в обе скошенные грани стеклянной стены.
— А где же завод? — спросил он.
— Позади. В это окно его не видно. Здесь только открытая даль.
У окна на специальной лакированной подставке находился радиоприемник, что в те времена было новинкой. Рядом стояли плетеные кресла и качалка.
— Я люблю здесь отдыхать, — говорил Любарский. — Слушаешь музыку и смотришь туда.
Он помолчал и негромко продекламировал:
— «Россия, нищая Россия! Мне избы серые твои, твои мне песни ветровые, как слезы первые любви…» Вы помните?
К стыду нашего героя. Бережков не помнил этих строк. И серых изб в окно он не увидел. Далеко на том берегу, в селе, белели украинские мазанки. Ни одной струны в его душе не затронуло умиление нищей Россией. Но он поспешил закивать в знак понимания.