Танец убийц

Фагиаш Мария

— У Вас есть причины для беспокойства?

— Откровенно говоря, да. Я, кстати, узнал, что Гагович пытался связаться со мной, но я как раз был у Саши. Зачем он вообще пошел на этот праздник? И почему никто не доложил о самоубийстве, хотя очевидно, что там были свидетели? Они же понимали, что писари найдут его утром, придя на службу.

— Возможно, они считали, что утром будет не до этого.

— Н-да, возможно.

— Итак, Завка права. Сегодня ночью должен состояться штурм Бастилии. И что меня во всем этом особенно злит — я обо всем узнаю не от Маршитьянина, а от Завки.

— Маршитьянин хороший префект полиции.

— Но недостаточно хороший. Нас предупреждали не появляться

в соборе, не ездить в цитадель, не посещать цирк и не ездить в открытой машине мимо министерства иностранных дел, потому что маленькие балконы являются превосходным укрытием для снайперов. Ничего другого Маршитьянин нам не сообщал. Кто, в конце концов, эти люди, от которых мы должны прятаться? У них что, нет ни лиц, ни имен? Мы должны здесь сидеть и ждать, пока нас подстрелят? Нет, Лаза, так не пойдет. Я этим сыта по горло. — Она положила обе руки на его плечи. — А теперь послушайте меня. Отправляйтесь в русское посольство и скажите Чарикову, что я лично нанесу ему визит ровно в шесть. Он должен быть дома и принять меня, иначе я снесу его посольство из пушек, сровняю с землей.

— Зачем Вам нужно идти к Чарикову, Драга? Какое отношение он имеет к смерти капитана Гаговича?

— Прямое. За всем этим кошмаром стоят русские, и в первую очередь Чариков.

— Вы не можете просто так пройти в посольство и возложить на него ответственность. Кроме того, Вам не следует покидать Конак. Здесь Вы в безопасности. Не стоит испытывать судьбу.

— Поймите же, я не могу больше выносить эту чудовищную неопределенность. Или меня настигнут их пули, или я окажусь в сумасшедшем доме, одно из двух.

— Нужно набраться терпения, Драга, всего пару дней, до открытия скупщины. Как только получим чрезвычайные полномочия, мы их накроем. Мы догадываемся, кто стоит у руля, я мог бы уже сегодня кое-кого арестовать, но не хочу иметь дела только с соучастниками — я найду тех, кто стоит на верхушке заговора. Нам нужны доказательства, которые мы могли бы предоставить миру. Бог свидетель, это же не впервые, Драга. Терпение и еще раз терпение, неужели я должен постоянно Вам это повторять?

— Это бесполезно, Лаза, мое терпение лопнуло. С этим нужно покончить, раз и навсегда.

— Сразу же после известия о смерти Гаговича я приказал Панайотовичу усилить охрану и держать ее в боевой готовности. Кроме того, приказал полковнику Мишичу держать и Шестой полк в боевой готовности, а при малейших признаках беспорядков войти в город и оцепить Конак.

— Все это уже было, и боевая готовность, и охрана дворца войсками. Я буду сегодня говорить с Чариковым.

— Вы сошли с ума.

— Эти подлецы по уши в долгу передо мной. Но у меня есть еще пара козырей, которые могут потрясти царский трон, если я их выложу.

— Тогда пригласите Чарикова сюда.

— Он не придет, якобы болен и лежит в постели. Во всяком случае, под этим предлогом он отклонил мое приглашение на обед. Никакими силами его сегодня в Конак не затащить. Но если гора не идет к Магомету…

— Тогда спросите, по крайней мере, Сашу, что он об этом думает.

— Нет. И мне не хотелось бы, чтобы и Вы сделали это. Давайте не будем ему ничего говорить. И о смерти Гаговича он тоже ничего знать не должен. Он не любит, когда от него что-то скрывают, но при всяком упоминании о смерти, даже смерти другого человека, ему делается дурно. Это не страх — какая-то фобия. Он и раньше страдал этим, а с недавних пор стало гораздо хуже. Он не трус, но нервы его в ужасном состоянии. В его возрасте человек редко вспоминает о смерти, Саша же просто помешан на этом. У стариков это еще можно понять, но ему-то всего двадцать семь. Смерть — это дело естественное, и каждый день на шаг приближает нас к ней. Сейчас я это понимаю,

а в двадцать семь чувствовала себя бессмертной.

— Именно это я и имею в виду. Вы вовсе не бессмертны, так что не надо навещать нашего друга Чарикова. Как только Вы распорядитесь подать карету, где-нибудь по дороге Вас будет поджидать снайпер.

— Мне не нужна карета, я пойду через парк, и на той стороне улицы позвоню. В посольстве я буду в абсолютной безопасности, они не допустят никакого убийства в собственном доме. Они могут что-нибудь такое планировать, оказывать поддержку, давать деньги, но все только под защитой дипломатического иммунитета. Так что отправляйтесь к этим мерзавцам напротив и скажите им, что я приду ровно в шесть.

Направляясь к двери, генерал еще раз остановился.

— Раз уж Вы твердо решили лезть в волчье логово, Драга, лучше не извещать их об этом. Я согласен, в посольстве Вы будете в безопасности, но по дороге может случиться всякое: проезжающие лошади; уличные мальчишки, стреляющие по воробьям, которые могут выстрелить не туда; горшок с цветами, который горничная нечаянно уронит с балкона…

Королева кивнула:

— Тут Вы, возможно, правы.

— Мы еще увидимся до того, как Вы отправитесь, — сказал Лаза.

— Если Саша будет спрашивать обо мне, скажите, что я прилегла отдохнуть. Хотя об этом не может быть и речи. За ужином я, конечно, буду выглядеть ужасно.

5 часов вечера

Он потянул часы за длинную золотую цепочку, которая висела у него на животе, — для своих лет он был все еще на удивление строен и гибок. Часы показывали пять. Если все шло по плану, он должен был давно уже получить известие. Опоздание могло означать либо отмену, либо то, что намеченное на какое-то время отложили. В голове мелькнул слабый луч надежды. Его взгляд, словно нежная рука, скользил по отделанным голубым сатином стенам салона, роялю в углу, скромному письменному столу в эркере, пожелтевшим фотографиям на полке камина, часам в мраморе и бронзе. Эти часы — свадебный подарок царя Александра III — придерживались нормального времени по Гринвичу так же мало, как и их даритель, но Петр заводил их регулярно каждый воскресный вечер, потому что их тиканье делало арендованный дом родным, покидать который было ему так не по душе.

Собственно, и в юности он не стремился стать королем, и сейчас в роли претендента на престол чувствовал тайный страх купеческого сына, вынужденного после смерти отца, следуя семейной традиции, перенимать фирму, хотя заниматься торговлей противно его душе.

Его воспоминания о Сербии, воспоминания четырнадцатилетнего подростка, были довольно сумбурными. Горы и зеленые леса Шумадии, где он ходил на охоту, школа, которую он посещал вместе с крестьянскими детьми, королевские лошади, на которых он скакал, держа пари с конюхами, — это были приятные воспоминания. К плохим же относился Старый Конак с его гробовой тишиной, нарушаемой время от времени ревом взбунтовавшихся подданных его отца, которые, как взбесившееся стадо, проносились по пыльным залам. Последнее из таких вторжений вынудило отца поспешно собрать вещи и вместе с близкими укрыться в крепости под защиту турецких войск, где все еще стоял их гарнизон. Позднее отец вынужден был вернуться в принадлежавшие Карагеоргиевичам в Венгрии имения. Последующие годы были отмечены для молодого Петра поступлением в интернат в Женеве, обучением в военной академии Сен-Сир во Франции и учебой в университете в Цюрихе. Все это сделало из своенравного дикого серба положительного западноевропейского бюргера, придав ему те черты цивилизованного европейца, которые он приобретал в течение всей своей жизни как наилучшим образом ему соответствовавшее.