Шрифт:
Бондарь Александр
Танечка - внучка полицая
Лит. римэйк.
На облущенной деревянной лавке, со связанными за спиной руками, сидела молодая женщина лет тридцати. Она была в кофте, накинутой поверх длинной ночной рубашки. На голове повязан серый платок, из широких валенок выступали голые коленки - видимо ее подгоняли, и одевалась она второпях. С лежанки жарко натопленной печи внимательно глядели вниз немного испуганные, но любопытные глазенки внучки хозяина хаты - Танечки. Танечка знала эту женщину. Это была тетя Даша - машинистка немецкого штаба. Дед с утра говорил, что она, вроде бы, оказалась шпионкой.
Фельдфебель, что сидел за столом
– Вы есть красивый женщина. Я всегда представляйт как я женщина вешать на веревка. И ты будешь показать мне, как висит женщина. Карашо?
Танечка не слышала этих слов и продолжала подглядывать. Ее сердце замирало от сладкого ужаса: "Наверное, дядька немец сейчас будет мучать эту тетю. Как зябко, ой..."
Женщина широко открыв наполнившиеся страхом глаза, с усилием сглотнула слюну. Ее губы мелко затряслись и женщина заплакала. Немец загоготал:
– Тебе есть страшно? Карашо!
Танечка почему-то тихонько засмеялась, уткнувшись в тюфяк.
Выйдя на середину комнаты, фельдфебель задрал голову, выискивая балку поудобнее. Немец был такой высоченный, что перебрасывая веревку через бревно, почти коснулся его рукой. Танечка, стараясь не дышать, следила с печи за тем, как его перепачканные пальцы вязали петлю и догадалась: "Мамоньки, сейчас тетеньку весить будут...!"
Покончив с петлей, немец подтянул веревку повыше. Взял в углу широкое жестяное ведро и поставил под петлей вверх дном. Женщина сидела, опустив голову и закрыв глаза, из которых по щекам катились беззвучные слезы. Ее плечи вздрагивали. Когда фельдфебель довольно грубо схватил ее за плечо, чтобы та встала, женщина сидя отшатнулась и закричала громко:
– Нет! Не надо, прошу вас! Не убивайте меня!.. Пощадите!
Танечка от страха заткнула уши руками, но продолжала смотреть. Она часто слышала, что немцы то тут, то там кого-то повесили, но сама она никогда этого не видела. Ей сейчас было и страшно и отвратительно, но в то же самое время до ужаса любопытно посмотреть, как прямо в ее хате и на ее глазах повесят вот эту тетю.
В сенях что-то загрохотало и в комнату гремя сапожищами и с винтовкой за плечом ввалился пожилой полицай Михеич, Танечкин дед. На секунду от неожиданности он застыл на пороге, но поняв обстановку, он ухмыльнулся тихонько про себя, поставил винтовку в угол, открыл кадку и залпом опрокинул в себя здоровенную кружку браги: "Хорошо пошла, зараза!"
– Что Матвеевна, никак попала Гансу в лапы?
– спросил дед
с жестокой усмешкой.
– Чай, не хочется, подыхать, а?
– О! Я, я! Подыхат есть очьень карашо, - радостно закивал головой немец Ганс, обхватив женщину под мышки.
Он стащил ее с лавки и поволок к болтающейся посреди комнаты петле. Несчастная отчаянно сопротивлялась и уже не кричала, а только негромко, по звериному, выла.
Сильные безжалостные руки приподняли ее в воздух и поставили на перевернутое ведро. Ганс стащил с ее головы платок на плечи. Одной рукой держа женщину
– Зер гут!
– радостно воскликнул Ганс и подойдя к своему ранцу вынул оттуда фотоаппарат, обладателем которого являлся на зависть всему гитлеровскому гарнизону.
Женщина стояла на покачивающемся ведре и подвывая, мотала головой, отчаянно стараясь освободиться от обвивающей ее шею ужасной петли.
Дед оглядел женщину с головы до ног: "Матвеевна, нешто валенки тебе ишо сгодятся? Скидовай - пусть Танька поносит, а висеть и босой можно." С этими словами Михеич наклонился и согнув левую ногу женщины в колене, стащил с нее валенок, затем тоже самое проделал с другой ногой и, лукаво глянув на девчонку на печи, сказал: "Вот тебе, Танюха, обновка. Хоть великоваты, но будешь носить, а то красные, не ровен час, вернутся - и валенки отберут и тебя саму поставят вот на это самое ведро, как внучку немецкого полицая." Старик невесело улыбнулся от своей шутки, но потом осекся, перекрестился и сплюнул в угол: "Не приведи, Господи, Мать честная!"
Танечка ойкнула, ужаснувшись от мысли, что ее тоже когда-нибудь могут вот так же вешать, и перепуганная, откатилась в дальний угол печи.
– Ну, и то хорошо, неча тебе глазеть, как баба на веревке дрожать будет, - проворчал Михеич.
Ганс тем временем несколько раз сфотографировал женщину с разных сторон и один раз, очень близко, ее лицо. Женщина рыдала.
– Мой жена очьень любит, когда видеть фото повешенный женщина, - гордо пояснил он деду.
Танечка снова подкатилась к краю печи - любопытство было сильнее страха. Ганс заметил, как из полутьмы блестят глаза девочки и поманил ее пальцем:
– Хороший дефочка, хочешь смотреть? Ходи сюда, ходи. Танечка растерянно поглядела сверху на деда - разрешит ли? Михеич недовольно скривился, но не решился перечить немцу.
– Слезай, чего уж там...
– махнул он рукой. Танечка в одном сарафане, сверкнув босыми пятками в воздухе, ловко соскочила на пол и застыла, так как оказалась прямо перед стоящей на ведре плачущей и стонущей женщиной.
В это время из-за замершего от мороза окна донеслись громкие подвыпившие голоса. Совсем близко кто-то кого-то звал по немецки. Танечка ничего не понимала, только различила гортанное: "Ганс, Ганс!" Фельдфебель разочарованно и недовольно выругался, подошел к окну, но ничего через него не увидел, вышел из комнаты в сени и судя по хлопнувшей двери, дальше - на крыльцо. Не прошло и минуты, как он, очень озабоченный и злой, появился вновь и стал одевать шинель.
– Ходи, дед, тоже туда, - махнул он рукой в сторону сеней и снял с гвоздя автомат.
– Мать твою за ногу, что там еще стряслось на ночь глядя?
– ни кому не обращаясь, недовольно и тихо буркнул Михеич.
В сенях они с минуту о чем-то переговаривались, потом дед вернулся, подозвал внучку и сказал:
– Значит так, Танюха, нас срочно вызывают в штаб. Часок нас не будет, а Ганс очень хочет потом обратно к нам... В общем, как тебе сказать... такое дело... побудь пока сама.... с Матвеевной. Куда нам ее сейчас девать? Ни черта с ней не случится. Пусть стоит себе. Хорошо?