ТАСС не уполномочен заявить…
Шрифт:
Мужчина и не подозревал, что по наитию любви сам и ответил на свой вопрос. Потому что, если женщина искренне говорит, что хочет родить ребенка от конкретного мужчины, то это очень много значит. Очень… Возможно, это и есть то, что «сильнее страсти, больше, чем любовь»? К счастью, молодожен не знал, о чем (тогда еще не его жена) просила музыканта. Но что-то такое почувствовал…
— Что ж ты замолчала? Не хочешь говорить? — всё не успокаивался Аристарх.
И Лариса поняла: он уже просто не сможет остановиться, и что надо это как-то прекратить немедленно, иначе
И Лариса вдруг сказала, придавая своему голосу некоторую отстраненность:
— Так сильно курить хочется. Арис, верни мне, пожалуйста, сигареты. Я ведь знаю, что ты их спрятал.
Наконец-то установилось пауза в речи ревнивца.
«Неужели»? — подумала Лариса.
— Это из-за меня, из-за того, что я только что наговорил тебе? — спросил он, склоняясь к ней, и видя в ее глазах слезы, которые она сдерживала. Искренние, между прочим, слезы.
Он так испугался, что лишился дара речи.
(«Что ж ты натворил, дровосек хренов? На четвертый день счастливой супружеской жизни! Своими собственными руками!»)
Аристарх ринулся к ней.
— Прости меня, ты сердишься? — и он начал осыпать ее поцелуями.
Но Лариса очень мягко, очень нежно отстранилась. Так, как это умеют иногда делать женщины, когда дают понять, что если они чего-то не хотят, то этого и не будет.
(«Она так всё время ко мне тянулась. А теперь отстраняется и отворачивается. Скажи спасибо, что вообще не оттолкнула после того, что ты ей сейчас наговорил. Ну, ты и козёл!»)
Лариса видела его смятение, почти отчаянье. «Неужели пронесло»? — судорожно подумала она, понимая, что ей самой сейчас придется латать эту маленькую брешь на их корабле, только-только вышедшем из семейной гавани. Но, всё-таки — брешь. И латать обязательно, чтобы подобное не повторилось.
— Я так и не поняла: ты возвращаешь мне сигареты? Или я сейчас пойду на кухню и… и напьюсь, — сказала она.
Он посмотрел на нее почти с испугом, не понимая, шутит она, или говорит серьезно. Кажется, не шутит.
— Зачем, Ларчик? — и он поцеловал ее в руку.
И она позволила.
— Мы же договаривались, что не будем употреблять алкоголь. И ты знаешь, почему. А вдруг… И курить тоже.
— А что же мне еще остается делать, если мне любимый муж не верит?
— Ларчик…
— Я не знаю, как там заведено у польских шляхтичей благородных кровей. А я — девушка рабоче-крестьянского происхождения, не сильно отягощенная благородной наследственностью. У нас всё по-простому. И в радости, а, особенно, в горести: стопку за шиворот — и сразу полегчало. И, вообще, хочу тебе честно признаться… — Лариса сделала паузу.
И он опять насторожился.
— Хочу
— Ларчик, — Аристарх обнял ее.
И она не противилась.
— Прости меня, я больше никогда не заикнусь об этом…
«Надеюсь», — подумала Лариса, и мужчина не видел, как она воздела глаза к потолку.
А вслух сказала:
— Очень даже хорошо, что ты завел этот разговор, раз тебя мучили сомнения. Не нужно, чтобы между нами была недосказанность. Тем более, как ты сам говоришь, мы начинаем с чистого листа…
И она его поцеловала.
— А теперь я пойду на кухню готовить нам ужин.
— И я с тобой.
— Нет, Арис, я хочу, чтобы ты отдыхал, она наклонилась к нему. — И, вообще, — он с ума сходил от этих мягких, особых ее интонаций, — мне кажется, что ты устаешь из-за меня и недосыпаешь… Поэтому отдыхай. А я пойду похлопочу. Как ты смотришь на омлет с ветчиной?
— Замечательно смотрю. Яиц побольше и ветчины тоже.
— А это не вредно столько яиц есть? — спросила она. — Может быть, это неполезно для печени?
— Не вредно, особенно, сейчас.
— А я хочу еще курицу поставить варить…
— Ужас, как хочу куриного супчика с лапшой.
— А что у нас на десерт?
— Как всегда, две маленьких ложки меда и две больших…
— А какая у нас программа на сегодня? — он не отпускал ее, крепко держа за талию.
— Та же, что была утром и днем.
— И будет ночью, — добавил он.
— И завтра утром тоже, — добавила она.
Он всё еще держал ее крепко за талию.
— Раз уж мы разобрались с меню, — пойду похозяйничаю на кухне, сказала Лариса, с трудом выскальзывая из его объятий.
Женщина дошла до кухни, и, закрыв глаза, прислонилась головой к дверному косяку.
«Невероятно, как я всё это выдержала, — она, наконец, глубоко вздохнула. — Я могла в любой момент сорваться». Это ж надо такому случиться, чтобы Мишель возник, и так неожиданно, на четвертом дне ее супружеской жизни.
Она вздохнула: «Москва, Москва — огромный мегаполис, а всё равно — большая деревня. Все трое пересеклись в одном месте, в один день, в лютый мороз, когда добрый хозяин и собаку на улицу не выгонит».
Когда Лариса вышла, Аристарх сел на постели, осмысливая произошедшее.
(«Ну, сорвался. Ну, не выдержал, — подумал он, словно, оправдываясь перед собой. — Понимаешь, что ты чуть не натворил? У нее слезы блестели в глазах. Это так на руках ты ее носишь? Как же я ненавижу этого опереточного красавца! Я из-за него девочку мою так довел, что она захотела курить, хотя эти дни даже не вспоминала об этом. Ну, ты всё понял? Опасен он, опасен. Ты это теперь знаешь. Но о нем даже не смей при ней заикаться. Больше — никогда. Тем более, что ты — счастливый обладатель, а не он, как сказала твоя любимая девочка. И что ты тут расселся? Иди же скорей к ней»).