Тайгастрой
Шрифт:
Мне стало очень смешно. Какое-то очень чудное слово. Будто названье козявки. Никто никогда меня так не называл. Я и сказала: «И вообще люди старого режима очень странно говорят: профессор Бунчужный меня называет «барышней», а вы — «мадемуазель». Только, пожалуйста, не сравнивайте себя с профессором Бунчужным! Он очень хороший человек, он наш, советский человек, и я люблю его как отца».
Французу что-то не нравится в моем ответе. Он дуется и идет молча. Мне все равно.
«Я привык мыслить социализм политически, — говорит Буше, притворяясь, что я его нисколько не задела. — Но вы научили
Шарль вдруг наклоняется ко мне, и я слышу его голос у самого уха: «Ваша страна — моя вторая родина, а вы, Женя, — моя первая радость!»
«Первая радость» — я смеялась-смеялась, Надюша...
А вообще он не всегда так говорит, чаще всего мы с ним по-дружески разговариваем. Он рассказывает мне про Францию, какие у них там обычаи. Ты знаешь, он после окончания института не смог получить у себя на родине работу и уехал к нам, в Петербург. Это еще перед революцией было. Он много зарабатывал. С женой он уже не живет много лет. Она в Лионе, а деньги ей посылает. И дочь у него такая же, как я, только она уже замужем.
Шарль говорил, что жизнь у него была трудная, суетливая и ему некогда было подумать о себе. Он говорил, что теперь у нас он помолодел и что это я все сделала... А мне... — Женя вдруг запрокидывает голову и звонко, на всю палату, смеется. — А мне это даже немного нравится... Это плохо, Надя, да?
Надежда смотрит на нее строгими глазами, качает головой, и сейчас кажется, что она вдвое старше своей подруги.
— Ну, Надяка, ну почему ты не понимаешь, что здесь нет ничего дурного? Во-первых, мне жалко его, понимаешь, очень жалко. А потом с ним просто интересно. Он образован, не глуп, а главное — веселый. Я просто отдыхаю с ним. Наконец, я учусь у него говорить по-французски.
— Женя, но ведь ты не ребенок. К чему могут привести ваши отношения? Ты же сама говоришь, что Буше влюблен в тебя. И зачем тебе это?
— Да нет же, Надя, ты еще не знаешь. Я забыла тебе сказать самое главное: он собирается остаться у нас насовсем и перейти в наше подданство. И, знаешь, тут есть толика и моей работы. Он по-настоящему полюбил нашу страну и наших людей. У него появилась цель в жизни... Я утомила тебя, Надечка? Ты вроде и не слушаешь!
— Нет, слушаю, очень внимательно слушаю и думаю, Женя: замуж за него ты не выйдешь, это я знаю, а боль ему принесешь большую.
— Ну, не будем говорить об этом, Надюша, дай я тебя расцелую! Совесть ты моя строжайшая!
Некоторое время они молчат.
— Я, кажется, тебе испортила настроение? Перейдем к другой теме, более близкой тебе...
Надя смотрит перед собой, но ничего не видит.
— С тобой что-то происходит. От меня не скроешь! И я давно заметила. Только говорить не хотела. Думала, ты заговоришь первая.
— Что такое?
— Не притворяйся! У вас с Николаем нелады?
Женя заглядывает Наде в самые зрачки.
— Откуда ты взяла? Никаких неладов!
— Не ври! Разве меня можно обмануть? У меня есть особый микрофон в сердце...
— У нас никаких неладов, — говорит Надя серьезно. — Только я решила уехать... Поправлюсь и уеду.
— Куда?
— Сама не знаю. Куда-нибудь на другое строительство...
—
— Может быть...
— Что случилось? Говори немедленно! Разве я не самый близкий тебе человек?
Надя гладит руку девушке.
— Мне кажется, Николай разлюбил меня... А быть в тягость я не хочу.
— Откуда ты взяла?
— Мне показалось, что я у него — часть производственно-бытовых забот по строительству комбината...
— Нет, ты и в самом деле рехнулась! Я сегодня же поговорю с Николаем. Мне надо задать ему один вопрос, и все будет ясно.
— Какой вопрос?
— Любит он тебя или нет?
— Чудачка!
— Хорошая чудачка! Пусть только ответит или даже пусть промолчит, и мне достаточно. Я ведь ни о чем другом спрашивать не стану, а только об этом: любит ли он тебя или нет?
Надя раздумывает.
— Нет. Не надо. Не ввязывайся хоть ты в наши отношения. Сами их создали, сами распутаем.
— А ты знаешь... — сказала вдруг Женя тихим голосом, глаза ее стали мечтательны, и лицо приняло другое выражение. — Я чуть было не влюбилась в твоего Николая... Это было давно. Мы ехали сюда. Через тайгу. На лошадях. Николай показался мне необыкновенным! Он и в самом деле замечательный! Ехали мы с ним под одним плащом... и шептались... как жених с невестой... А потом, в горах, он нес меня на руках... Было так хорошо... Меня никто не носил на руках... И мы вчетвером лежали в палатке. Рядом со мной — Николай. Я чувствовала его дыхание. Мы так близко лежали. И это было необычно. И я сама не знала, что со мной. Он читал стихи. Читал Маяковского. Какая у Николая память! Он знает всего Маяковского. Он читал нам в грозу:
Вы думаете — это бредит малярия? Это было в Одессе... — Приду в четыре, — сказала Мария. Восемь. Девять. Десять.Чтоб так любить Маяковского, надо самому быть большим. И чтобы так любить женщину... Я никогда об этом не думала. А Николай раскрыл мне. И я потянулась к нему... всей душой... Мне захотелось любви... Вот такой, большой... как у Маяковского... Только я не мучила б его. Я тоже его так любила бы... — Женя отвернулась к окну и сказала: — Но для Николая Женя Столярова не существовала. И так обидно мне было тогда... так обидно... — Женя вскинула свою голову и посмотрела холодным взглядом Наде в глаза. — А любить человека, которому я безразлична, я не могу... Маяковский мог. А я не могу. И я остыла... Ну, вот все...
Она поднялась. Видно, ей было неловко за признание, которого она могла и не делать.
— А мне Николай об этом не рассказывал... Странно...
— Он — умный! Об этом нечего рассказывать. И мне не следовало. А ты счастливая, Надя. Я рада за тебя! Поправляйся! Я пошла. Привет от Бориса.
— От Бориса? Странно: он даже не навестил меня. Все были, даже Митя Шах, только Бориса не было.
— Все равно: привет!
— Ты это сейчас выдумала?
— Да.
— Зачем?
— Он любит другую. Надо было не изменять ему. Он хороший парень!