Тайна исхода
Шрифт:
Внизу послышались всхлипывания второй женщины. Фейсал изо всех сил старался не обращать на них внимания.
— Мы сделаем это вместе, — наконец предложил Абдулла. — А потом проверим с фонарем. Согласен?
— Мне это не нравится, — ответил Фейсал.
— Думаешь, мне это нравится? — разозлился Абдулла. — Но или мы сделаем это, или придется держать ответ перед Халедом.
Фейсал глубоко вдохнул. Он забивал скот на ферме с самого раннего детства. Здесь было то же самое. Скот для забоя.
— Ладно, — согласился он и взял автомат на изготовку. Внизу пронзительно закричали.
—
— На счет «три», — согласился Фейсал.
— Один, — начал считать Абдулла, — два…
ГЛАВА 31
I
Огюстэн вернулся домой разбитым и встревоженным. После сцены с Фаруком, когда тот его стукнул, полицейский относился к нему с таким презрением, что он совсем упал духом. Он спросил разрешения навестить Нокса в участке, но в ответ Фарук рассмеялся ему в лицо. Обычно Огюстэн отличался жизнерадостностью и оптимизмом, но только не сегодня. Он не помнил, чтобы ему приходилось так плохо.
Какая-то сумасшедшая тетка высунулась с нижнего балкона и начала кричать ему о насильниках, которых он приводит в гости. У него не осталось сил даже ответить ей в том же духе.
Он насыпал лед до середины бокала, открыл новую бутылку односолодового виски и отнес его в спальню, где поставил на стол. Затем он подошел к шкафу и поднял стопку футболок. Папку трогали. Это точно. И неудивительно. Нокс ничего не сказал по телефону, он ведь был мужчиной, а мужчины такие вопросы не обсуждают, хвала Господу. Но Огюстэн заметил в его голосе легкое колебание. Тогда он отнес его на пережитые волнения. И только позже сообразил, что тому наверняка потребуется чистая рубашка и он обязательно натолкнется на папку. Это был знак судьбы. Она всегда воздавала по заслугам.
Он вытащил фотографии и разложил их на одеяле. Ему больше всего нравилась первая, в том числе и потому, что ее подарила сама Гейл. На ней были сняты они втроем ближе к вечеру в пустыне, обнявшись за плечи и счастливо смеясь, на фоне красно-золотых песчаных дюн и низких розовато-лиловых и оранжевых облаков, напоминавших жуков, ползущих по яркому синему небу. Снимок сделал седой бедуин, на которого они случайно наткнулись: казалось, он появился ниоткуда вместе со своим одиноким печальным верблюдом. Огюстэн, Гейл и Нокс. В тот день с ним что-то произошло. Когда Гейл подарила ему фотографию, он не смог засунуть ее в обычный альбом и хранил в отдельной папке. Позже к ней добавились другие с ней и Ноксом, но больше, где она сфотографирована одна.
Он не заметил, как выпил весь бокал, и плеснул в него еще виски.
Зачем останавливаться на одной женщине, если можешь иметь двадцать? В глубине души он всегда испытывал презрение к верности. Каждый мужчина вел бы себя так, как он, если бы мог себе позволить. Моногамия для неудачников. Может, он просто старел, но вечера, проведенные с Ноксом и Гейл, показали ему всю ущербность той жизни, которую он вел. Ему все труднее становилось находить себе женщин. Он потерял контроль, а может, интерес. И у него появилось совсем иное желание. Он не мог понять, чего именно хочет, но оно становилось все сильнее, и новые победы над женщинами
Инстинкт вить гнездо! Боже мой! До чего он дошел!
И все же это не было любовью. Как это объяснить Ноксу? Ему очень нравилась Гейл, но он не домогался ее и не пытался завоевать. У него не щемило сердце от того, каким взглядом она смотрела на Нокса. Потому что на самом деле его мучило не это, а та искра, которая между ними проскочила, застав обоих врасплох.
Одна из неожиданных опасностей археологии заключалась в том, что жизнь других становилась невольным упреком для своей собственной. Продолжительность жизни древних александрийцев достигала тридцати пяти лет, то есть меньше, чем он уже успел прожить. И им удалось успеть так много! В отличие от него.
Он был недоволен своей жизнью. И стал покупать виски ящиками.
Он лежал на кровати, закинув руки за голову. И смотрел на свежевыбеленный потолок, понимая, что ночь будет долгой.
II
— Я не могу это сделать, — пробормотал Фейсал, отступая от края грязевика. — Не могу. И не буду.
— Ладно, — разозлился Абдулла. — Я это сделаю. Только я не позволю, чтобы ты тыкал в меня пальцем, если все провалится.
— Нет, — возразил Фейсал. — Никто из нас не будет этого делать. Это неправильно. Плохо. И ты сам это знаешь не хуже меня.
— И ты сам об этом скажешь капитану Халеду? Так что ли? — огрызнулся Абдулла.
Фейсал скривился. Абдулла прав. Он только однажды почувствовал на себе тяжелую руку офицера, но после этого неделю провел в больнице и больше такого не хотел.
— Что именно он приказал? — спросил он.
— Я уже говорил. Заставить их молчать.
— Заставить молчать, — повторил Фейсал. — А почему он выразился именно так? Потому, что если все выйдет наружу, то он заявит, что мы неправильно его поняли. Нас повесят, а его слегка пожурят и отпустят.
Абдулла хмыкнул. Такая мысль приходила в голову каждому из них.
— И что ты предлагаешь?
— Сделать именно то, что он приказал. Заставить молчать.
— Не понимаю.
— Здесь две доски. Мы положим их по краям шахты, натянем между ними простыни и одеяла и придавим края камнями. Они поглотят все звуки, тем более что и вход мы закроем.
— Ну, не знаю… — Абдулла вздрогнул. — Если он узнает…
— А как? Я не собираюсь ему рассказывать. А ты?
— Даже в этом случае.
— Ты считаешь, лучше убить их?
Абдулла посмотрел вниз и, подумав, неохотно кивнул:
— Ладно. Так и сделаем.
III
У Нокса болело все тело, и сон никак не шел. Теперь он понимал, что имеется в виду, когда говорят об «усталости костей». В камере сыро, скамья, где он лежал, жесткая, сокамерники, будто сговорившись, храпели по очереди. В комнате отдыха по-прежнему работал телевизор, причем на полную громкость. Египтян, казалось, это ничуть не беспокоило — они рождались уже с затычками в ушах, — но для Нокса все происходящее было внове.