Тайные культы древних. Религии мистерий
Шрифт:
Стабильность христианства является свидетельством того, что его победа была достигнута в основном духовными средствами, не просто недостатками религий мистерий, но его собственными внутренними качествами. Обладая Духом Христовым, оно смогло пробудить и преобразить массы, которые приходили к нему из невежества или по низким мотивам. К христианству, как и к другим религиям, многие его приверженцы приходили по мотивам, которые трудно назвать религиозными. Некоторые видели в христианстве более значительный магический потенциал для совершения экзорцизма и чудотворства; некоторые принимали его из страха последнего суда, которым угрожало грядущее второе пришествие; некоторые искали рая земного; некоторые, в тот век теософии, жаждали пневматической харизмы. Христианство обрело могущество отнюдь не верой таких приверженцев.
Весьма познавательно будет выделить причины, которым историки приписывают победу христианства. Например, Гиббон [1029] относит ее за счет 1) энтузиазма ранних христиан; 2) их веры в бессмертие с будущими наградами и наказаниями; 3) чудес; 4) высоких моральных установок его первых исповедников; 5) эффективной организации по модели империи. Более удивительно, что Мериваль [1030] пропустил его истинный секрет, перечислив четыре фактора: 1) внешние свидетельства очевидного исполнения пророчеств и чудеса; 2) внутренние свидетельства: удовлетворения духовных нужд империи; 3) чистота жизни и героическая смерть христиан; 4) временный успех, который завоевало христианство при Константине. С гораздо большей истиной Джон Блэки [1031] говорит: «Христианство обращалось к миру с тройным преимуществом: разумное учение, поразительная нравственная
Леки [1035] указывает, что христианство сочетало больше отдельных мощных и привлекательных элементов, нежели какая-либо другая религия, таких как универсализм, полный сочувствия к людям культ, благородная система этики, идеал сострадания. «Главной причиной его успеха было соответствие христианского учения с духовной природой человечества. Именно поскольку оно соответствовало нравственному чувству своего времени, оно верно отражало высший тип превосходства, к которому стремились люди, оно отвечало на их религиозные потребности, цели, чувства, поскольку все духовное существо человека могло распространяться и расти под его влиянием, и поэтому ему удалось столь глубоко укорениться в сердцах людей». Рейнак [1036] приписывает его победу и прочность простоте и чистоте, в то время как Кюмон [1037] видит его победу просто «завершением долгой эволюции верований». Более исторически оправданно, чем эти последние два автора, Макгифферт считает: «Древнее христианство победило просто потому, что в нем было гораздо больше элементов силы и устойчивости, оно сочетало в себе целый ряд привлекательных черт и удовлетворяло более разнообразным потребностям, чем какая-либо другая система… его победа в Римской империи оказалась вполне заслуженной благодаря явному превосходству» [1038] .
Хотя христианские апологеты говорили о множестве христианских чудес и об их природе, успех христианства был обусловлен отнюдь не чем-то таким, что имело преходящее значение, или чем-то, что могли предъявить и другие религии, но, как мы увидим позднее, этим чудом из чудес – личностью Иисуса. Обращение Константина послужило просто завершением материального и политического успеха христианства и породило союз, который для христианства был чреват гораздо больше злом, чем добром. Триумф христианства был чем-то большим, чем вершиной долгой эволюции религий, больше чем просто завершением проникновения восточных элементов на Запад. Христианство победило не потому, что Восток был в основном за Христа, а Запад – за Митру. И христианство победило не потому, что оно было принято эллинским духом, который смог защитить его догматы философской терминологией и который дал христианству разумную теологию, необходимую для устойчивости религии. Цельс справедливо утверждал [1039] , что «собственно греки оказываются в состоянии обсудить, обосновать и приспособить к достижению добродетели все изобретения варваров», которые, как он допускал, могли превосходить греков в способности «создать учения». Правда то, что митраизм был обречен в основном потому, что он не смог завоевать себе приверженцев среди греков [1040] , но правда и то, что другие современные ему религиозные системы потерпели неудачу, несмотря на греческую защиту. То, что этот поразительно одаренный народ решил посвятить свой гений Христу, было значительным – возможно, самым значительным – фактором, который внес свой вклад в успех древнего христианства, но не самым главным фактором. Не было и такого (как иногда утверждают), что христианство победило своих соперников с помощью агрессивных синтетических тенденций и способностью широко заимствовать и органически ассимилировать заимствование. Перспектива его победы была обеспечена до того, как оно достигло своих наиболее синкретических стадий в III и последующих столетиях. Преимущества синкретического метода не скрыли от христианских апологетов его очевидные опасности. Тертуллиан [1041] высказал свой протест: «О чем помышляли люди, мечтавшие составить христианство стоическое, платоническое и диалектическое?» (Viderint qui Stoicum et Platonicum et dialecticum Christianismum protulerint?) Христианство победило потому, что оно было тем, чем было, из-за того, кем был Иисус. Говорить так значит не отрицать длительный исторический процесс подготовки к исполнению времен. Действительно, была подготовка, как негативная, так и позитивная: ее провели религии мистерий, греческие религиозные философии, иудаизм и Римская империя, а также страстная жажда любви (то самое amabam amare Августина) в умирающем язычестве. Мистерии собрали людей в те самые религиозные объединения, которые стали прообразами домашних церквей первоначального христианства, и были уже готовы передать новой религии организацию и административную систему. Мистерии, как греческие, так и восточные, создали благоприятную среду для распространения христианства, сделав религию делом личного убеждения; они сделали знакомыми понятия греха и необходимости искупления; своей пропагандой идей спасения они расположили людей к тому, чтобы те прислушались к христианам, провозгласившим, что Иисус – Спаситель; у них были денационализированные боги и люди, которые стремились к братству человечества; они поощряли стремление к бессмертию, удовлетворить которое полностью они не могли; они делали людей усердными пропагандистами, возлагая на них обязанность распространять свою веру; они питали монотеизм, делая своего бога-покро вителя представителем Божественного Единого или синкретически идентифицируя свое божество со все еще живыми богами политеизма, или солнечным монотеизмом, который сосредотачивал поклонение на едином источнике жизни и света.
Были и многие другие обстоятельства, значительно благоприятствовавшие распространению христианства. Александр, Цезарь и Август приготовили путь Господу. Греческие и греко-восточные философии показали нужды и надежды человеческого духа. Платон, Посидоний и Филон показали людям на небо как на родину души. Греки одарили миссионеров Креста всемирным языком. В начале своем христианство обладало уникальным преимуществом, поскольку ему было позволено прочно укорениться под защитой religio licita – иудаизма. В своей миссионерской деятельности путь ему везде был приготовлен проповедниками и учителями синагоги. Следует отметить, что ни одна религия еще так не облегчила путь для другой, как иудаизм для христианства – этот долг иногда нехотя признает раннехристианский антисемитизм. Евреи были везде; синагога в каждом существенном центре приготовила наиболее серьезные мысли язычества – «богобоязненных людей», которые были первыми, кто оставил синагогу и вошел в церковь.
«Христианская миссия была обязана предшествовавшей ей иудейской миссии в первую очередь обработанным полем для нее во всей империи; во вторую очередь – религиозными общинами, уже сформировавшимися повсюду в городах; в-третьих, тем, что Аксенфельд называет материальным содействием, то есть предварительным знанием Ветхого Завета в дополнение к катехизаторским и литургическим материалам, которые можно было использовать без значительных изменений; в-четвертых, привычкой к регулярным посещениям богослужений и контролем над частной жизнью; в-пятых, впечатляющей апологетикой от имени монотеизма, исторической телеологии и этики; и, наконец, ощущением того, что распространение своей религии является обязанностью человека. Величина этого долга столь велика, что можно даже сказать, что христианская миссия является продолжением иудейской пропаганды» [1042] .
Признав должным образом все эти исторические факты, рассмотрим основные отличительные черты и факторы и способ распространения христианства, который обеспечил ему успех и стабильность.
ГЛАВНЫЕ ЗАСЛУГИ И ОРУДИЯ ПРОПАГАНДЫ ХРИСТИАНСТВА
1. Нетерпимость
Врата, через которые можно было войти в новое общество, действительно были узкими,
Иудеи оставались чужды всему этому. Их бескомпромиссный монотеизм и закон делали их заметно нетолерантными по сравнению с приверженцами религий мистерий.
Они не принимали никакого компромисса по вопросу о культе императоров, соблюдении субботы и таких обрядов, которые представлялись существенными для сохранения их веры. Но и иудаизм был готов лавировать до определенной степени. Внутри иудаизма были разные ступени благочестия – от фарисеев до обычных людей. Иудаизм хотел повлиять на максимальное число тех, кто был совместим с его заповедями. Те, кто хотел полностью наслаждаться благами Завета, должны были подвергнуться обрезанию и подчиниться обязательствам закона Моисея со всеми полагающимися к нему традициями. Был гораздо более широкий класс приверженцев, которые отказывались порвать с язычеством; их поощряли к тому, чтобы посещать синагогу, и они были должны соблюдать минимум требований. Христианство усилило нетерпимость породившей его веры и строго отрицало терпимость в религиозных делах, которая началась еще с персов, впервые была популяризирована Александром и стала постоянной политикой Римской империи [1045] . Оно с подозрением относилось к открытости культов, с которыми соперничало. «Христианство гордо стояло в одиночестве в толпе thiasi; и единственное подобие их, с которым оно могло примириться, – это то подобие, которое может быть у ангела света с ангелом тьмы» [1046] . Обряды язычников в их глазах были поклонением дьяволам; языческий культ был основан демонами и поддерживался в интересах демонов. Тем, кто искал спасения и проверял все предлагавшиеся варианты, христианство осмеливалось сказать: «нет ни в ком ином спасения; ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» [1047] . Для тех, кто привык к идее и практике инициации во множество мистерий, оно говорило: «не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской» [1048] . Тем, кто согласно религиозным понятиям того времени, искали посредников, оно говорило: «Един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус» [1049] . Тем, кто привык к обращениям вроде «Господь Серапис» или Domina Исида или к императору как Dominus , христианство твердо заявляло, что «Господь един» и имя Его – выше любого имени.
Такая нетерпимость и исключительность, естественно, навлекали много ненависти на новое общество, противостоявшее господствовавшему сближению обрядов и культов. В соперничестве с синкретическими [1050] мистериями эта нетерпимость серьезно мешала, но в конце концов она оказалась секретом могущества христианства. Множество последователей «Господа Сераписа» и Исиды, «Спасительницы людей» [1051] и Великой Матери, отходили от христианства, поскольку они не могли найти привычного для них принятия их богов внутри этой новой веры. Христианский культ был культом исключительным [1052] , который требовал, чтобы каждый кандидат порвал с прошлым и отделился в значительной степени от общественной жизни, поскольку та была замарана язычеством. Христиане привлекали внимание тем, как они отделялись от мира: они были οἱ ἅγιοι. Они не желали увенчивать себя цветами на городских праздниках. История святого Иоанна, бежавшего из эфесских бань, поскольку туда вошел Керинф, характерна для бескомпромиссного духа христианства. Ни один христианин не мог бы проявить такую толерантность, что видна в загробном исповедании веры: «отец жертвоприношений Непобедимого Митры, жрец Исиды, бога Либера [Диониса] архипастырь» (pater sacrorum summi invicti Mithrae, sacerdos Isidis, dei Liberi archibucolus) [1053] , или мальчика-жреца Аврелия Антония [1054] : «жрец всех богов, Доброй Богини, Великой Матери, Диониса и Игемона (Вождя)». Это самосознание и исключительность были «невероятно величественными и впечатляющими в тот век религиозного синкретизма и легкой терпимости ко всем видам различных религий. Это было движение, которое требовало все и не давало ничего. Конечно, это вызывало ожесточенную враждебность – но и фанатическую веру» [1055] .
Мы можем сожалеть об этой жесткой нетерпимости нашей первоначальной веры, иногда лишь с трудом отдававшей должное своим предшественникам и соперникам; со II века н. э. ожесточенно обратившейся против иудаизма, за век до того отлучившего ее; она оставила лишь несколько фрагментов из обширной литургии и религиозной литературы язычества, которая имела бы огромную ценность для изучающих историю религии и бросила бы много света на происхождение нашей собственной веры; она разрушала священные места и прекрасные храмы, каких мир никогда больше не воздвигнет. И мы, стоя среди некоторых из этих впечатляющих руин, с большим сожалением оплакиваем ранний христианский иконоклазм, нежели изучающий Реформацию – слепоту наших отцов, разрушавших соборы и аббатства, поскольку те были центрами церковных злоупотреблений. Однако мы должны меньше сожалеть об этой нетерпимости первоначального христианства, если задумаемся о ее природе и ее необходимости и о способности христианства преобразовывать то, что оно считало уместным заимствовать из язычества. Терпимость слишком часто вытекает из безразличия или нерешительности, но нетерпимость христианских проповедников была нетерпимость убежденности в том, что они нашли единственную всеобъемлющую истину. И в сумбуре религий и философий нетерпимость была самым очевидным, если не самым верным средством самосохранения. Иудаизм, с одной стороны, пытался приманить христианство престижем закона, памятью отцов и обычаями, освященными глубокой древностью. Греческая мысль, с другой стороны, увидела в христианстве огромные возможности к размышлению и попыталась превратить его в эклектическую философию, где метафизика господствовала бы над духовным. Опять-таки мистерии, с их многочисленными приверженцами, приветствовали христианство как еще одну религию из их породы, предлагая свое гостеприимство Христу и Его обрядам. Однако Святой Дух – как христиане называли этот новый источник силы, который они ощущали лучше, нежели могли описать, – предупредил «новый путь» об опасностях заигрывания с другими культами. Исход дела оправдал это предупреждение. Открытость и синкретизм соперников христианства, хотя и значительно добавили им популярности, в конце концов вызвали их падение. Наряду с более возвышенными элементами, стремившимися к духовности, они обременили себя рудиментами культов природы, связав их с грубыми суевериями. Христианство отнюдь не хотело смиряться, чтобы завоевывать. Оно выдвигало, по-видимому, самые экстравагантные притязания, от которых оно не хотело отступить ни на йоту. Его исключительность сохраняла его целостность. Оно имело смелость быть исключительным. Те, кто вошел в его стадо, входили, не имея никаких иллюзий по поводу связи с прошлым. Новообращенные, которые должны были отказаться столь от многого, приходили с еще более глубоким убеждением и с более горячим усердием в распространении истины.