Темы с вариациями (сборник)
Шрифт:
По сю пору не понимаю – как он опознал ее спиной!
Новый год
Николай Маркович Эммануэль был великий ценитель женской красоты. Только этим могу объяснить мое с женой присутствие в компании академиков. Я был среди них единственным, не удостоенным этого титула. Академиков было человек шесть.
Встретили Новый, 1956 год.
Отыграли в шарады.
В пятом часу утра, когда дамы отправились пить кофе и покурить, академики начали некий разговор, основной смысл которого был мне по меньшей мере странен. Это ведь академики нашей, советской,
– Простите, ради Бога, что я вмешиваюсь, но то, о чем вы сейчас говорили, кажется мне по меньшей мере странным. Не могут ли мне быть даны хоть какие-нибудь разъяснения?..
Они начали переглядываться. Н. Н. Семенов встал из-за стола и начал описывать круги вокруг всей сидящей компании…
– Ну, кто будет говорить? – спросил Николай Маркович, и все они вновь молча переглянулись.
Наконец Эммануэль кивнул Якову Борисовичу Зельдовичу:
– Давай, ты объясни ему, у тебя, пожалуй, лучше получится.
Они вновь немного попереглядывались.
– Молодой человек, – начал Зельдович, – для того чтобы разъяснить вам суть нашего разговора, я должен задать вам несколько вопросов.
Я всем своим видом показал готовность отвечать.
– Во-первых, знаете ли вы, что такое «красное смещение»?
По счастью, я это знал, так как лет пять занимался любительской астрономией.
– Очень хорошо, – сказал Зельдович, – мне будет легче объяснять… Тогда скажите, известна ли вам модель «нестационарной Вселенной», предложенная Фридманом?
Я ответил, что известна.
– Совсем хорошо, – продолжил Яков Борисович, – так вот: оказалось, что векторы «красного смещения» у всех наблюдаемых нами галактик указывают на единый центр Вселенной, от которого они удаляются… Когда в область неба, на которую указывали эти векторы, были направлены астрономические инструменты, оказалось, что в этом центре очень много новообразований. Это значит, что там мы наблюдаем молодые галактики, состоящие из голубых звезд… Это вам понятно?
Я сказал, что понятно.
– И как только они образовались, они начинают расходиться, как и все прочие. Но самое главное заключается в том, что в этом центре нет необходимого количества вещества – ни в форме материи, ни в форме энергии – для того, чтобы эти новообразования появились!..
– А что же там? – смущенно спросил я, чувствуя себя крайне некомфортно.
– А вы сами не догадываетесь?
Я растерянно оглядывал прекрасные лица этих людей. Они были спокойны и сосредоточенны. Семенов вдруг остановился и заухмылялся в усы:
– Идиоты! Морочите человеку голову! – И потом мне: – Не верь этим дуракам!
Я оглядел лица остальных: они не изменились. Только некоторые чуть кивнули мне, подтверждая то, что было мне только что открыто.
P.S. В 1990 году, когда этот рассказ был написан, я прочитал его академику Борису Викторовичу Раушенбаху – тому самому Раушенбаху, который в тридцатые годы летал на планере с виллы «Адриана», в 60–70-е прославился
Я закончил чтение.
Борис Викторович с удовольствием смеялся, затем посерьезнел:
– Николай Николаевич, вы описываете эпизод, произошедший в пятьдесят шестом году, а ведь с тех пор были сделаны новые открытия. Сейчас уже абсолютно доказано, что сам вакуум способен порождать материю!
Я ехидно посмотрел на Б. В. и спросил:
– Борис Викторович, а почему вакуум способен порождать материю?!
Раушенбах недоуменно посмотрел на меня, потом легонько хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул:
– Ах!.. Да!.. – И мы оба рассмеялись.Интуиция
В 1956 году мы должны были посетить вечерний прием, устраиваемый одним из главных московских театральных режиссеров.
Пока я завязывал галстук, жена неожиданно сказала мне:
– Сегодня там будет один из начальников отдела искусств МК партии. Мы с ним учились на одном курсе в Вахтанговском. Я знаю, что это за человек, и прошу тебя ни в какие «особые» разговоры не влезать.
– Постараюсь вообще помолчать, – ответил я.
Начальник оказался весьма элегантным и даже красивым.
В застолье он сидел напротив жены, и она, на правах однокурсницы, завела с ним вполне светскую беседу. Все было мило и благопристойно.
Я сидел молча и тихонько ковырял вилкой свою шпроту.
Беседа перешла ко впервые после огромного перерыва (с 30-х годов) напечатанному Ремарку. Начальник распелся соловьем в его адрес: закатывал глаза, прищелкивал пальцами и выражал сладостный восторг. Я продолжал ковырять шпроту…
Жена неожиданно заявила ему, что Ремарк вторичен, а вот Хемингуэй – это действительно!.. Начальник отвечал, она наступала… Спор начал переходить в нагретую фазу.
Спорящие настаивали каждый на своем, и начальник постепенно начал наливаться краской гнева: ему возражали, а он к этому не привык. Жена ничего не замечала и самозабвенно прославляла Хемингуэя (он в то время еще не был вновь легализован).
Дальше – больше. Начальник резко повысил тон.
Я продолжал ковырять шпроту с таким видом, будто меня здесь и не было…
Вдруг он, накалившись докрасна и сверкая взором, протянул в мою сторону обличающий палец и грозно зарычал:
– А вот эти!! Эти вообще предпочитают всякие гнутые проволочки!! (Он имел в виду абстракционизм.)
Вилка выпала из моей руки. Я замер с открытым ртом, из которого еще торчал шпротный хвостик.
Это же надо! Я промолчал весь вечер, а он все равно почувствовал врага!
Воистину, чудны дела твои, Господи!
Who is who
В Большом зале консерватории при большом стечении народов давали Четвертую симфонию Кабалевского.
С детства привык я уважать это имя. Когда перечислялись фамилии главных советских композиторов, после Прокофьева, Шостаковича и Мясковского называлась его фамилия – четвертой. К этому времени его музыка мне уже вполне осознанно не нравилась, а сам он как человек начал казаться подозрительным.