Шрифт:
Лет сто тому назад, а может быть и тысячу лет — не в том дело — проживала в одном городишке, недалеко от Гренады — пожилая вдова с дочерью. Женщину эту все знали во всей окрестности за ее ехидство, злость и безобразие, и прозвали ее теткой Кикиморой. Она была длинная как шест, худая как щепка, желта как лимон, но трудолюбива и деятельна. Целый день от зари до зари она моталась по дому как маятник и работала за десятерых; если же она прекращала работу на минуту, то затем только, чтобы поругаться или подраться. Достаточно было тетке Кикиморе только высунуться
А выйдет тетка на крыльцо — так и соседи косятся на нее, запустили бы утюгом или щеткой в голову. Дралась тетка Кикимора большею частью так — здорово живешь. У себя дома вдова не переставала воевать ни на минуту — да и как тут не воевать.
У нее была только одна дочь Пепита, красавица писаная, но ленивая и беспечная до того, что ей хоть кол на голове теши — ничем не проймешь. Поутру не добудятся ее ничем. Хоть бык ее на рога подыми с постели, так она не проснется. Кроме того, она была невозмутимо спокойного характера. Хоть землетрясение случись, дом развались — она не вздрогнет, даже бровью не поведет. Такая уж уродилась словно на смех матери.
Кроме сна Пепита любила еще — как и подобает красавице — любезничать с молодежью. Если под окнами ее или под балконом остановится какой молодец, то уж Пепита сейчас у окошка, глазки ему делает, усмехается или цветок ему бросит. А если кто ей серенаду даст, то как заслышит Пепита гитару и куплет в ее честь про ее волшебные глаза или про ее чудные волосы, маленькие ножки и ручки — то тут провались для нее все. Не только Пепита работу бросит, а если мать умирать будет, так она все-таки убежит к окну поглядеть, кто поет, и заняться мимикой с новым обожателем. Вследствие этого не мудрено, что от зари до зари в доме тетки Кикиморы шла война. Мать не переставала ни на минуту ругать дочь за ее лень и за ее ветреность.
— Наказанье мне Бог послал, — говорила она. — Не дочь у меня, а шатунья. Только и на уме что гитары, да песни, да пляски, да как бы замуж выйти. В наше время девицы были не такие, от работы как от чумы не бегали. Знали всякое рукоделье. Жили скромно, выходили из дому только в церковь. Старших слушали, родителей почитали. Об женихах не помышляли. По ночам у окошек не торчали, а спали. Зато с зарей вставали да за работу принимались. А нынче девицы — шатуньи, грубиянки, ленивицы. Умнее родителей себя считают. Что не скажи — грубят. Станешь учить — в одно ухо впускают в другое выпускают…
Пепита, явно привыкшая к вечной брани матери, не обращала на нее никакого внимания. Если иногда тетка Кикимора начинала чересчур злиться и дело шло к драке, то дочь загодя уходила на улицу. Иногда мать шла за ней и если находила ее с каким-нибудь молодцем, то, недолго думая, пускала в обоих что попадало ей под руку, щетка — так щетку, ведро — так ведро, скамейка — так скамейку. Одного молодца тетка Кикимора так подшибла, что он две версты крюку давал и мимо ее даже не ходил, а при встрече с ней припускался от нее куда глаза глядят.
Между матерью и дочерью
— Когда ты, отчаянная, перестанешь егозить. Бросишь ли ты свои затеи дурацкие с разными шатунами. Доведет тебя до беды твоя отчаянная голова.
— До какой беды? — отвечала Пепита. — Какая же это беда. Свадьба — не беда.
— Не греши и меня в грех не вводи. Все тебе кости переломаю.
— Вот грех нашли! Что я замуж-то хочу выйти. Так это не грех, а Божье определение.
— Замуж! Да я тебя на цепь посажу. Покуда я жива, не бывать тебе замужем, как не бывать мне солдатом. Вишь что вздумала. Безобразница.
— Вы же были замужем?
— Была, к несчастью. Не будь я замужем, так не родилась бы у меня грубиянка дочь и не мучила бы меня на старости лет. Ты эту чушь из головы выкинь. Хоть и была замужем моя мать, а твоя бабка, а тебе никогда не бывать. Ни тебе, ни моей внучке, ни моей правнучке не позволю идти замуж.
— Да коли я не выйду — так у вас внучки и не бывать.
— Молчи, грубиянка. Не смей меня учить. А вот как есть сковорода, со всей яичницей в голову пущу!
Вот, эдак-то и разговаривали мать и дочь аккуратно всякий день.
Тетка Кикимора становилась всякий день все злее и бранилась все больше, а Пепита всякий день все больше и больше мечтала об замужестве.
Однажды пред самым обедом надо было вытащить из печи большой котелок с супом. Пепита всегда делала это, так как мать ее была хоть и злюча, но слабосильна — бодливой корове Бог рог не дает — и не могла дотащить котелок из печи на стол. Тетка Кикимора позвала дочь на помощь, та собралась, было, доставать котелок, но вдруг услыхала гитару и знакомый голос, который пел в ее честь. Пепита бросила дело и выскочила на улицу.
Мать подождала немного и, видя, что дочь опять провалилась куда-то и что ее с собаками не отыщешь, попробовала через силу достать котелок и донести до стола. Тетке Кикиморе есть хотелось до страсти. Потащила она котелок из печи, сил-то не хватило, котелок выскользнул из рук и весь суп на пол. Но это бы еще ничего. А главная беда была в том, что кипяток пролился тетке Кикиморе на ноги, а она была на босу ногу.
Обварив себе ноги, Кикимора так заревела, что певец петь перестал и бросился наутек, чуть не позабыв гитару, а Пепита прибежала домой — что было уже чудом, ибо она никогда не бегала.
— Проклятая! Распроклятая! Будь ты проклята! Сто раз, тысячу раз будь проклята! — встретила Кикимора дочь, приплясывая от боли на своих обваренных ногах.
— Зачем вы не обождали. Чем я виновата.
— Только и на уме у проклятой егозы что замужество. Пошли тебе Господи сатану в мужья. С руками бы отдала.
Прошло несколько времени после этого случая. Тетка Кикимора полежала в постели с неделю — то-то раздолье было ребятишкам; расхрабрились они так, что почти в двери дома лезли, зная, что старая Кикимора лежит вверх ногами на кровати. — Потом тетка встала и забыла совсем про случай и про свое пожелание сатаны в зятья.