Тьма египетская
Шрифт:
— Так вот, ты отлично помнишь, что, переселившись на небо, великий Ра вместе со своей божественной свитой занялся тем, что стал перевозить солнечный диск в огромной и неописуемо прекрасной Ладье.
— Такой, как эта?
— Может быть, может быть. Днём Ладья Вечности плыла по небесному Нилу с востока на запад, и на земле было светло, а ночью она плыла через Дуат, и лучи, посылаемые золотым диском, согревали мумии в вечных неограбленных гробницах. Там, далеко в восточных скалах, есть пещера, через которую Ладья выплывает из подземного мира на небосвод. Вот она показывается, и все на её борту на своих местах. Ра в шатре, на золотом троне, у правого колена бог Тот на камышовой циновке с папирусом и тростниковой палочкой в руке. У левого колена сын Ра — Гор Бехдетский, вооружённый копьём. На носу стоят, гордо вскинув головы, Маат и Хатхор. В головном
Они не зря всё время настороже, ибо у Ладьи множество врагов. У самого выхода из восточной пещеры на неё набрасываются толпы крокодилов, бегемотов и ядовитых змей. Они вгрызаются в дерево и стремятся опрокинуть божественное судно. Самый страшный из крокодилов...
— Себек? — тихо пробормотал Мериптах.
— ...уже готов был проглотить солнечный диск, но Гор Бехдетский пронзил его своим копьём. Истекая кровью, ползучие твари прячутся в нильских водах. Небо Египта вновь чисто. Ладья спокойно добралась до вершины неба и начала опускаться туда, где показались очертания западных гор. Мир дня остался у неё за кормой. Города и пашни, стада и храмы. За кормою остался и священный Нил, под днищем Ладьи безводная, смертоносная пустыня. Священные горные павианы при появлении Ладьи запели приветственный гимн.
Подплыв к каменным воротам, Ладья остановилась. Появился огнедышащий змей по имени Страж Пустыни. Вслед за ним появились бог Нехебкау в виде человека со змеиной головой и божественный волк Упуат — стража, охраняющая вход в подземелье. Их впустили на Ладью, ибо без них плавание по подземному Нилу невозможно. Нил, текущий под землёй, разделён особыми вратами на двенадцать участков, и каждый участок Ладья Вечности должна проплыть за один ночной час. Чтобы распахивать всякий раз эти ворота, надо произносить особое заклинание, известное лишь Упуату. «Открой свой загробный мир для великого Ра, открой врата Обитающему на небосклоне!» — обратился Упуат к Стражу Пустыни. Две каменные горы, преграждавшие вход, раздвинулись. Ладья вплыла в Дуат. Здесь нужно было налегать на вёсла, ибо парус тут бесполезен, в загробном мире нет воздуха, поэтому бог Шу не может проникнуть сюда. Но мумии в саркофагах не задыхаются, если родственники при погребении не забыли положить с ними маленькую фигурку бога ветра.
Ровно через час Ладья Вечности миновала вторые ворота, и навстречу Ра вышел бог урожая Непри, весь увитый пшеничными колосьями. На земле он помогает росту злаков, под землёю кормит мертвецов. И живые, и вечно живые почитают Непри, и праздник его один из любимейших у жителей Черной Земли.
Учитель Ти говорил быстро, словно боясь не успеть до какого-то одному ему известного срока, и говорил громче, чем обычно, и в самое ухо. Кроме того, время от времени встряхивал мальчика за плечо, стараясь переманить его внимание от процессии к своему рассказу. Ему было важно, очень важно знать, что тот его слышит.
— И вот третьи ворота позади. Ладья Вечности плывёт мимо гробниц и захоронений. Солнце освещает богатые залы вельмож, украшенные прекрасными картинами, каменные саркофаги и статуи богов, что хранят сон мумий. И погребениям бедняков и нищих тоже достаются драгоценные лучи. Оживлённые сиянием солнца, мертвецы встают и, воздевая руки, движутся навстречу Ладье и поют.
— Мерипта-ах!
Мальчик вздрогнул, не понимая, что это, а потом понял и мгновенно обернулся. Видение, явившееся через дыру в крыше, заставило его забыть о фантастической процессии там, на дамбе, не говоря уж о бормотании Ти. Княгиня Аа-мес, возникшая на крыше во всём блеске своей загадочной, молчаливой красоты, призывно улыбалась ему, протягивая в его сторону руки. Мальчик ослеп от радости — воистину, сегодня день великих и радостных неожиданностей — и кинулся к прекрасной своей матушке, чтобы обнять её и прижаться к её груди. Он почему-то был уверен, что сейчас она, несмотря на всю свою сдержанность, позволит ему это.
Она позволила.
Они обнялись.
На глазах растерянного учителя и отвернувшихся в испуге охранников.
Продолжая обнимать одной рукой загорелую до черноты шею мальчика, другой поглаживая по вшивой голове, она повела его за собою, к лестнице, собираясь вместе с ним спуститься вниз.
Старший из охранников сделал шаг к этой неожиданной двойной фигуре, оскалившись от растерянности. С одной стороны, ему было запрещено хозяином выпускать мальчика отсюда, наказанием за
Мериптах блаженствовал во время этого плавного плавания в обнимку с благоухающей, нежной матушкой и молча молил, чтобы оно продолжалось как можно дольше. Но к этому его желанию княгиня не желала подлаживаться. Едва они скрылись с ливийских глаз, она оторвала его согнутую неуклюжей нежностью руку от своей талии и стремительно повлекла за собою по коридору. Весь второй этаж был пронизан суматошным мельканием испуганных теней. Тихие всхлипывания прислуги, получившей невыполнимые приказания, рассыпанные цветы, опрокинутые вазы, опрокинутые лица. Госпожа Аа-мес летела сквозь лепет этой неловкости и нелепости с уверенностью человека, имеющего цель. Едва Мериптах сообразил, что они направляются на матушкину половину, как они там и оказались. Вот они в главном покое, собравшиеся тут флейтистки и кружевницы встают, охваченные приступом подозрительной серьёзности. Вот возникают перед ним сосредоточенные лица Бесте и Азиме, и они берут его за предплечья, чтобы вести куда-то дальше. Мериптах обернулся, чтобы получить одобрение и поддержку матушкиного взгляда, но она уже куда-то пропала, и только на пальцах остался её повелительный запах. Оставалось поверить, что всё, что с ним будут делать далее, ею одобрено и даже велено.
В маленькой комнатке, о существовании которой Мериптах, несмотря на всю свою пронырливость и исследовательский дух, даже не подозревал, его подвели к небольшому квадратному и мелкому — по щиколотки — бассейну. Поверхность воды в нём была усыпана лепестками, и вокруг распространялся тёплый, влажный, чуть дурманящий аромат.
Бесте и Азиме разжали свои твёрдые, руководящие руки, но лишь секунду Мериптах чувствовал себя свободным. Откуда-то появились, может, сгустившись из перенасыщенного ароматами воздуха, четыре абсолютно голые девушки и начали его раздевать, и сделали эту работу быстро. Весь гардероб — набедренная повязка и пара фаянсовых амулетов на шее. Когда и это было удалено, целая стая быстрых пальчиков стала подталкивать его к усыпанной лепестками воде. Мериптах шагнул вперёд, и первым испытанным ощущением было тёплое блаженство, обувшее подошвы. Он не мог бы вспомнить, когда принимал омовение такою ласковой водой.
А девушки уже тем временем приступили к нему, очень быстро и с огромной ловкостью поднимая ковшиками своих ладоней воду и поливая его голову, плечи, спину, живот. Рядом с бассейном на широкой кипарисовой подставке стояла целая толпа флаконов, шкатулок, кувшинчиков. Один за другим они взлетали над головою Мериптаха и плечами, опрокидывались, окатывая растворами, названия которых он не знал. Его голова превратилась в ком мыльной пены с сильным замахом сандалового масла, столь хорошо отпугивающего клопов и вшей. Глаза пришлось закрыть, и теперь он не видел, что с ним делают. Он не успевал следить за прикосновениями похрипывающих от напряжения девушек, и смысл не всех этих прикосновений был ему понятен. Они его мяли, щипали, растирали, похлопывали, царапали, тёрли пятки чем-то шершавым. Они работали не только пальцами, но и мочалками, щипчиками, скребками. Прошептав на ухо, чтобы он не шевелился, прошлись бритвою по вискам и по шее, убирая мальчишеский пух. Стремительно, в три-четыре движения выбрили подмышки. Почему-то ему казалось, что они особо отнесутся к родимому пятну на ягодице, но нет. Когда ласково-деловитая пятёрка пальчиков подобралась к мошонке, стерженёк его жизни испуганно ожил и отвердел. Одновременно началась с помощью смоляной клизмы, наполненной очистительным маслом, разработка его заднего устья. За недолгое очень время Мериптах, кусая губы (не от стыда, но от какой-то физической неловкости), дважды обжигающе выстреливал из острия своих чресел. Драгоценные капли достались в разных долях трём работницам, и они позволили себе кратко повеселиться, размазывая по щекам и шеям подарки наследника.
Этим необычным омовением всё не закончилось. Были ещё густые гребни для окончательного вычёсывания волос, были кисточки с золото-коричневой краской для придания формы глазам, был, наконец, первый в жизни парик, на диво подошедший по размеру, из лоснящегося, лакового волоса, с керамической пирамидкой ароматического масла на макушке, а также богатый нагрудник и две дюжины браслетов, золочёные ремни на сандалиях.
И вот сын появляется перед своей матерью. Они смотрят друг на друга, и невозможно определить, кто из них прекраснее.