Толстовский дом

Колина Елена

Андрей Петрович взглянул на нее нежно. Подвинулся, рукой нашел под одеялом подол ночной рубашки. Он больше всего любил в жене эту ее холодность, сдержанность. В его семье не глядели холодно, не намекали, не иронизировали, недовольство выражали ором, а то и – раз, и по башке. А Ольга Алексеевна была городская. Ее манеры – холодно посмотреть, намекнуть, уколоть, ее уколы, такие изящные, злые, не обижали, а подтверждали ее женскую ценность и его мужскую состоятельность, – она городская, и он ее ДОБИЛСЯ. То, что она его осчастливила, давно уже уравновесилось его положением, и оба всегда, каждую минуту помнили, какое он ЗАНИМАЕТ

ПОЛОЖЕНИЕ, кто в доме главный, но, как у каждой слаженной пары, у супругов Смирновых была своя излюбленная игра, в которую они упоенно играли, – она городская, он деревенский.

И в такие моменты он всегда ее хотел.

Андрей Петрович продвинул руку дальше, другой рукой сильно сжал ее грудь.

– Ты что?.. – боязливо, почти неприязненно спросила Ольга Алексеевна.

Андрей Петрович резко раздвинул ее колени.

– Нет-нет, не надо… – слабым голосом испуганной новобрачной сказала Ольга Алексеевна.

На экране Женя наконец сообразил, что он находится в Ленинграде, Ольга Алексеевна сжала колени, выталкивая руку мужа.

– Не надо, пожалуйста, не надо…

– Надо, – грубовато ответил Андрей Петрович.

Ольга Алексеевна приоткрыла глаза – Надя и Женя продолжали ссориться.

«А какой была бы близость Жени и Нади? – подумала Ольга Алексеевна. – Наверное, сначала нежная, почти робкая, как постепенно раскачивающаяся лодка, потом все сильнее и сильнее. А какой была бы близость Нади с Ипполитом? С Ипполитом Наде было бы лучше, он решительней в постели…» – подумала Ольга Алексеевна и больше уже не думала ни о чем.

Ольга Алексеевна всегда откликалась мужу одинаково – как будто она холодная женщина. Он наступает, она уклоняется, он настаивает, она, стесняясь, снисходит к его неизящным притязаниям. И, наконец, он обрушивается, она сдается, – нехотя, как будто делая одолжение. Это тоже была игра – холодность Ольги Алексеевны была чистым притворством.

Ирония судьбы, вот где была настоящая ирония судьбы!.. Бесконечные тысячи женщин годами имитировали оргазм, притворялись, что мужья вызывают у них интерес, тоскливо выполняли супружеские обязанности, как в анекдоте, думая во время любви о том, как побелить потолок. А Ольге Алексеевне приходилось притворяться наоборот.

Ее женский механизм работал безотказно, заводился с полоборота и быстро приходил к бурному финалу, но ей каждый раз нужно было сыграть холодную женщину, не забыться, не показать своего желания, скрыть удовольствие и сдержаться в финале – выглядеть покорной жертвой мужской агрессивной сексуальности. Но ему нравилось именно так. Любовная близость, в сущности, была на удивление точным слепком их отношений: он деревенский – она городская, он добивается – она ускользает: ведь только грубые деревенские девки легко получают грубое простое удовольствие, а нежные городские жеманятся, и он каждый раз ее ДОБИВАЛСЯ.

– Оля, все нормально?.. – откинувшись на спину, обиженно прошептал Андрей Петрович. – Ты здорова, у тебя ничего не болит?

Не болит?..

В этот раз Ольга Алексеевна не притворялась, – забыла притворяться. Забыла притворяться, забыла, что он «грубый», а она «нежная», и машинально отозвалась ему как хорошо работающий механизм, даже вскрикнула в конце. И он напрягся, не понимая, и не решился сказать недовольно – что это с тобой?..

– Голова болит, устала, – извиняющимся тоном сказала она, – прости…

Ольга Алексеевна

едва сдержала смешок. Сколько мужей в Толстовском доме этой ночью услышали от своих жен «голова болит» как извинение за холодность, столько мужчин привычно обиделись на жен за их равнодушие, а у них с Андреем Петровичем наоборот – она просит прощения за горячий отклик. Господи, неужели за столько лет брака он так ничего и не понял! Каким же наивным может быть мужчина в постели, такой властный, такой важный, такой НАЧАЛЬНИК, вот уж воистину любая женщина в постели обведет вокруг пальца любого мужчину… Но она и правда устала – устала от напряжения, от мыслей об этой… Нине. Какая она, эта девочка?..

– Может быть, съездить, осторожно порасспросить соседей, учителей, какая она, эта девочка… Ну просто чтобы понять, есть ли у нее качества ее матери или… – сказал Андрей Петрович, перекатившись на свою сторону кровати, и – страшным шепотом: – Или ОТЦА?

– Патологическое упрямство. Нежелание считаться с семьей. Эта ее бешеная страсть, совершенно противоестественная, неуместная для приличной женщины. Асоциальность. Это – от матери, – перечислила Ольга Алексеевна. – А что может быть от отца – лучше вообще не думать об этом. Она может оказаться воровкой, развратницей… Но даже если она просто тупица или хамка, этого уже достаточно, чтобы испортить нам жизнь.

Ольга Алексеевна и сама уже думала, не поехать ли в разведку, но отбросила этот план как неконструктивный. Можно съездить, но что это даст? Что такого могут сказать соседи и учителя, чтобы это повлекло за собой решение – непременно брать? Что одиннадцатилетняя девочка не пьет, не привлекалась к суду? …О господи, к суду!..

На экране мельтешили Ипполит, Женя и Надя…

– Олюшонок, ты спишь?.. Есть еще один очень важный аргумент – жилплощадь. Ты понимаешь, о чем я?.. У нас большая квартира в центре. Сейчас вся наша жизнь распланирована наперед. Если я буду жив-здоров, я сделаю квартиры девочкам. Если мне придется уйти на другую работу или на пенсию, мы разменяем нашу квартиру на три квартиры, одну нам и две девочкам. Наша жизнь и жизнь девочек в любом случае устроена навсегда. Ты понимаешь?..

Ольга Алексеевна устало кивнула – что ж тут не понять, их жизнь устроена навсегда.

– А если прибавить ко всему эту Нину, ситуация в корне меняется, – Андрей Петрович говорил медленно, значительно. – Мы должны будем ее прописать. ПРОПИСАТЬ! Ты понимаешь, что такое прописка?! Впоследствии она сможет претендовать на жилплощадь. Прописка – это навсегда.

– Конечно, мы не можем ее прописать в ущерб Алене и Арише, – согласилась Ольга Алексеевна.

Ипполит топтался на морозе под окнами, Женя и Надя остались одни…

Андрей Петрович закрыл глаза, повернулся на правый бок, – на левом боку запретили спать врачи, по-детски накрылся с головой одеялом и вдруг оттуда, из-под одеяла, вскричал шепотом, как всхлипнул:

– Ну, мы же не виноваты, я не виноват!.. Мы не можем взять девчонку, и точка!

– Ты не виноват, не виноват! Мы не можем ее взять, ты прав, прав, успокойся… – зашептала Ольга Алексеевна.

Андрей Петрович застонал тоненько, как ребенок, и Ольга Алексеевна прямо-таки физически почувствовала, как в ней нарастает злость, как она вся наливается злостью на Катьку. Не хватало еще, чтобы Катька из могилы попыталась разрушить их жизнь!