Том 2. Брат океана. Живая вода
Шрифт:
— Старо. Этак меня принимают каждый день по нескольку раз.
— Павел Мироныч, снимайте халат, — сказала Домна Борисовна.
— Сниму, сниму. Не зажилю, — пробормотал он, отпыхиваясь.
— Ох, не доверяй волку стадо, а вам халат!
И оба понимающе рассмеялись.
В костюме, в пальто Орешков при своей тучности чувствовал себя стеснительно, дома носил всегда халат и по этой привычке частенько попадал в забавные положения: то в пестром домашнем халате явится на службу, то унесет халат из ветеринарки, а по дороге догонят: «Снимайте!» Кругом смех: «С Орешкова
— Наш директор! — представила его Домна Борисовна.
— А где тот, прежний? — спросил Доможаков.
— На постройке. Сейчас за ним съездят.
— Не надо. Зачем гонять человека попусту. Я предлагаю самим пойти на постройку, оттуда начать нашу работу.
Поехали на машине: строительство велось на последнем участке, километрах в трех от поселка. Степан Прокофьевич, стоя в канаве спиной к пришедшим, выбрасывал наверх землю.
— Спорины;' в деле! — весело сказал Доможаков и, когда Лутонин обернулся, подал ему руку. — Здравствуйте! — и потянул к себе: — Прошу на-гора!
Перездоровавшись со всеми, Степан Прокофьевич начал вытирать рукавом лицо: носовые платки были малы для землекопского пота. Видя, что он продолжает левой рукой держать лопату, Доможаков взял ее и передал Хихибалке, тоже выбравшемуся из канавы, и спросил его, кивая на Лутонина:
— Доволен своим соседом?
— Вполне. Хороший землекоп. Мы с ним один в один, что батька, что поп.
— Какой руки?
— Самой веселой.
— Как это?
— Все на нашу канаву приходят отводить душу.
Хихибалка, сообразив, что приехала комиссия, а этот, такой не начальственный хакас — одет в посредственный синий костюмчик, портфеля нет, глядит и говорит не важничая, — все-таки главный над всеми, спросил:
— Разрешите узнать, с кем беседую?
— Из области. Доможаков. — И спросил в свою очередь: — А вы?
— Конюх. На данном этапе землекоп, по прозванию Хихибалка.
— А по имени?
— Зачем вам обременять себя моими святцами? Хихибалка — и довольно, везде так прославлен. — Но все же назвался: — Захар Антоныч Соловушкин.
— Будем знакомы. — Затем Доможаков повернулся к Лутонину, который привел уже себя в порядок: — Готовы? Ну, показывайте ваши чудеса!
— Откуда начинать?
— Как вам угодно.
— Начнем с пруда, — решил Степан Прокофьевич, — и пойдем за водой.
В два приема «газик» перекинул всю комиссию на плотину. Пруд был еще невелик и мутен: прибывая, вода смывала с берегов разворошенную недавней копкой, неокрепшую землю; многие возвышенные места еще стояли островами, но везде — по берегам, в воде, на островах — уже бойко шла жизнь. Плавали стада гусей, уток; завидуя им, учились плавать ребятишки, — прежде, на мелководной Биже, нельзя было научиться этому; натешившись в воде, они то зарывались в теплый береговой песок, то взбирались на самодельный плот и курсировали между островами. У берегов были уже пристроены мостки, и хозяйки полоскали с них белье.
Степан Прокофьевич рассказывал: когда будет закончена плотина, пруд вместит полтора миллиона кубометров воды, зеркало его разольется на тридцать два гектара,
— Жаль, — перебил его Доможаков. — Пруд без единого островка — неинтересно.
— Можно сделать, — сказал Миша Коков, приглашенный, как производитель работ, для всяких справок, повернулся к другому холмистому берегу и объяснил: — За холмами котловина. Перемычка между ней и прудом небольшая, пробить не трудно. Если эту котловину залить, из холмов получится целый архипелаг островов с красивыми проливчиками, бухточками, мысками.
— Соблазнительно, — заметил Орешков.
— Да, если бы у вас был курорт, а не совхоз, — отозвался Коков. — Котловина большая, зеркало пруда станет шире, испарение сильно увеличится. Меньше воды на полив. Выигрыш в красоте, проигрыш в хлебе.
— Тогда отставить острова! — Доможаков резко мотнул головой, будто стряхивая что-то. — Продолжайте, товарищ Лутонин!
Степан Прокофьевич назвал размеры плотины, сказал, что можно поставить гидростанцию и мельницу. Но это в будущем: сооружения дорогие. А вот тракторист Хрунов предлагает сделать установку для подачи воды в поселок: есть такие насосы, которые приводятся в действие водой и сами качают воду.
— Почему не поставите? — спросил Анатолий Семенович. — Уже качали бы. Насосы дешевые, знаю их.
— Вы хотите совсем закопать человека? Насосы не запланированы, денег на них нет. Взять из другой статьи… За эти дела он уже стоит по пояс в земле, роет канавы, — вместо Степана Прокофьевича ответил Дробину Доможаков таким голосом и с таким выражением лица, что невозможно было понять: за планы ли он, хотя они и без насосов, или за насосы, пусть их нет в плане.
Вполне законченный магистральный канал был полон неподвижно стоявшей воды; ее налили поить древонасаждения по берегам, чтобы надежней приживались, быстрей росли и ярче зеленели. И деревья почти не заметили своего переселения, лишь кое-где висел болеющий, повялый листок.
Вернулись в Главный стан.
Доможаков и Дробин с недоумением оглядывали широкую пустую луговину, разделяющую поселок надвое: похоже, что она тут — самое главное, а все остальное: дома, конюшни, гараж… стоят ради нее.
— Кто оригинальничал здесь? — спросил Доможаков. — Закатил в самую середину поселка футбольное поле.
— Это я; парк, — сказал Орешков.
— Парк?.. — Доможаков от удивления остановился. — Первый раз вижу такой. Вернее, не вижу. Новый фокус — парк-невидимка, — и начал расспрашивать: велик ли был, в каком возрасте, какие деревья.
— Три гектара, несколько тысяч деревьев. Аллея березовая, кленовая, тополевая. Поднялись уже изрядно, выше человека. Я уже выходил посидеть в тени, — рассказывал Орешков. — И когда сводили парк… каждый удар топором, как сюда… — Он показал себе на сердце.
— Срубили? — спросил Доможаков, уточняя неопределенное «сводили».
— Срубили и сожгли. — Орешков мотнул головой, будто ее тоже надрубили и она падает.
— Главное, загубили козы. А потом, когда все засохло, естественно, срубили, — скороговоркой бормотнул Застреха.