Том 2. Рассказы, стихи 1895-1896
Шрифт:
— Эй, ты… дрыхни там! Слышишь?!
— Ваше-скородие, — дежурный — это я! — проговорили сзади его обольстительно сладким голосом.
Подшибло обернулся, злым взглядом смерил дежурного, таращившего на него большие тупые глаза и готового моментально устремиться куда прикажут.
— Я тебя звал?
— Никак нет!
— Спрашивал? — повысил голос Подшибло, поворачиваясь на стуле.
— Никак нет!
— Так поди же ты к чёрту, пока я тебе в башку не пустил чего-нибудь! — И он уже начал судорожно шарить левой рукой чего-нибудь на столе, а правой
— Эй! Поди сюда… — крикнул он в дверь. Дежурный вошёл и вытянулся у двери с лицом испуганным и ожидающим.
— М-морда! — угрюмо адресовался к нему Подшибло. — Ступай на двор, разбуди Кухарина и скажи ему, чтоб он, осёл, не смел дрыхнуть среди двора. Безобразие… Ну… ступай…
— Слушаю! Там дама до вас…
— Что?!
— Дама…
— Какая?
— Высокая…
— Дурак! Чего ей?
— До вас…
— Спроси, пошёл…
— Я спрашивал… Не сказывает… Мне, говорит, самого их благородие…
— О, чёрт их! Зови… Молодая?
— Так точно…
— Ну зови… Ворочайся! — уже мягче приказал Подшибло, оправился и зашелестел бумагами на столе, изобразив на угрюмой физиономии строго начальническую мину.
Сзади его раздался шелест платья.
— Что вам угодно? — вполоборота спросил Подшибло, критическим оком измерив посетительницу. Та молча поклонилась и медленно поплыла к столу, исподлобья посматривая на полицейского серьёзными голубыми глазами. Одета она была просто и бедно, по-мещански, в платочке, в серой сильно поношенной накидке, концы которой она мяла длинными смуглыми пальцами маленьких красивых рук. Высокая, полная, с сильно развитым бюстом, с большим нахмуренным лбом, она была как-то особенно, не по-женски серьёзна и сурова. С виду ей можно было дать лет двадцать семь. Двигалась она так задумчиво, медленно, точно думала — не воротиться ли ей назад.
«Ишь чёрт какой… Гренадёр, — подумал Подшибло вслед за своим вопросом. — Кляузить станет…»
— Можно мне узнать у вас… — заговорила она густым контральто и остановилась, нерешительно уставив свои голубые глаза в усатое лицо полицейского чиновника.
— Садитесь, пожалуйста… Что, собственно, вам нужно узнать? — официальным тоном спросил Подшибло, продолжая думать про себя: «Экая ядрёная женщина! Хе!»
— Насчёт книжек… — договорила женщина.
— Квартирных?
— Нет, не этих…
— А каких?
— Вот тех, которые… по которым… женщины гуляют… — спуталась женщина и вдруг покраснела.
— То есть это как?.. Какие женщины гуляют?.. — спросил Зосим Кириллович, поднимая брови и игриво улыбаясь.
— Разные женщины… которые гуляют, ночные…
— Те-те-те! Проститутки? — приятно осклабился Зосим Кириллович.
—
— Ага! Ну-с? Н-да? Так что же-с? — начал спрашивать Зосим Кириллович, чувствуя что-то очень интересное и пикантное впереди.
— Так вот, насчёт этих книжек я пришла, — проговорила женщина и опустилась на стул, вздыхая и как-то странно встряхнув головой, точно её ударили.
— Ну-с… Заведеньишко открываете? Так…
— Нет, я для себя… — И женщина низко опустила голову.
— Ага… А где же старая книжка у вас?.. — спросил Зосим Кириллович и, пододвинув свой стул поближе к посетительнице, простёр свою руку к её талии и оглянулся на дверь.
— Какая? У меня не было… — вскинула та на него глазами, но не сделала ни одного движения, чтоб уклониться от его руки…
— Тайно промышляли, значит? Незарегистрированно? Бывает! Желаете быть на счету? Это хорошо… безопаснее, — становясь смелее в своих поползновениях, ободрил её Зосим Кириллович.
— Да я ещё впервой… — окнула дама и смущённо опустила глаза вниз…
— То есть как впервой? Не понимаю, — повёл плечами Подшибло…
— Только ещё хочу… Первый раз. На ярмарку приехала, — объясняла дама тихим голосом и не подымая глаз.
— Вот оно что! — Зосим Кириллович, отняв руку от её талии, отодвинул свой стул и несколько смущённо откинулся на его спинку.
Помолчали…
— Вот оно как… Да… это вы… что же? Нехорошо ведь… Трудно… То есть, конечно…
Но всё-таки… странно! Я, признаться, не понимаю… как это вы решаетесь. Если, действительно, правда…
Опытный полицейский, он видел, что действительно — правда: она была слишком свежа и порядочна для женщин известной профессии. У ней не было тех характерных признаков продажности, которые необходимо отпечатлеваются на женской физиономии и жестах даже после ничтожной практики.
— Ей-богу, правда! — вдруг доверчиво склонилась она к нему. — На такое поганое дело иду — и стану я врать. Чего уж? Просто надо вести дело. Видите что — вдова я. Овдовела — муж-от лоцман, утонул в апреле в ледоход. Дети у меня, двое, — сын девяти годов да дочь семи.
Достатков-то нету. Родных тоже. Сирота я взята была. А его, покойниковы, родные далече. Да и нелюбимая я ими… Как они достаточные, а я вроде нищей пред ними. Толкнуться-то некуда.
Работать бы, конечно. Да много денег надо мне, не выработаешь с эстоль. В гимназии сын-то.
Конечно бы хлопотать, чтобы без платы, но куда же мне, бабе? А сын-то, мальчонка… такой, знаете, умница… Жалко отрывать-то от ученья… Тоже и дочь… и ей чего ни то надо дать. А работой-то такой, ежели честной… много ли её? Да и сколько добудешь? И чего работать опять же? Кухарка ежели… то, конечно… пять рублей в месяц… Не хватит! Никак не хватит! А на этом деле — ежели кому счастье — сразу можно окормиться на год. Прошлую ярмарку наша же одна женщина четыреста с лишком схватила! Теперь за лесника вышла с деньгами-то, и барыня себе.