Товарищ генерал
Шрифт:
Петлицы у него были тоже защитного цвета, звезды на них не вышитые, а металлические.
— Сколько тебе лет? — спросил он Васю.
— Четырнадцать!
— У меня племянник чуть помоложе тебя, — улыбнулся — генерал, — недавно прислал мне письмо. "Дядя Федя, — пишет он, — лето пришлось проводить на своем огороде, зато сейчас уничтожаем их в своем желудке!" Я так и не понял, кого он уничтожаетогород или продукцию. Далее он пишет: "Семка наш растет!"
А кто такой Семка? Может, это человечек, а может, и поросеночек. Вот и ты, наверно, так пишешь!
Вася промолчал. Хвалить
— Говорят, ты на балалайке умеешь играть! — снова заговорил генерал.
— Немного умею.
— Сыграй!
Вася, присев на лавку, прошелся по струнам.
Он сыграл сначала залихватские частушки, потом вальс и, наконец, пионерскую походную песню.
— Ну вот что, Вася! Возьми себе на память эту балалайку…
Вася смущенно молчал.
— Бери, не смущайся! — приободрил генерал. — Обидишь меня, если не возьмешь!
Вася взял балалайку.
Когда командующий фронтом и- Харитонов остались одни, командующий фронтом рассказал о положении дел.
В середине декабря предстояло пресечь попытки Гитлера деблокировать окруженную нашими войсками армию Паулюса.
Эту наступательную операцию призваны были осуществить два наших фронта-Юго-Западный и Воронежский.
Командующий показал на карте направление удара, наносимого Харитоновым. От Верхнего Мамона изогнутая стрела вела к Кантемировке.
— В составе твоей армии будет столько войск, что, если сумеешь хорошо ими командовать, задачу выполнишь! — обычным ровным голосом продолжал он. — У тебя будет танковый корпус, стрелковые дивизии, отдельные стрелковые бригады, артиллерийские дивизии, кавалерийский корпус. Хватит тебе?
У Харитонова занялось дыхание.
— Ну, а теперь, — заключил гость, — разреши сообщить тебе, Федор Михайлович, что за Коротояк командование нашего фронта представило тебя к награде-ордену Кутузова первой степени, а дивизии Карапетяна присвоено наименование гвардейской. Она у тебя куда отведена?
— В Хреновский бор.
— Поедем туда вручать знамя!
— Товарищ командующий фронтом, разрешите обратиться, — проговорил Шпаго, входя в горницу. — Тут наша хозяйка Евфросинья Митрофановна обед сготовила. Нельзя ее обижать…
Командующий посмотрел на часы и покачал головой.
Шпаго, чувствуя заминку, вышел, и вскоре появилась Езфросинья Митрофановна.
— Да как же это?.. Да не пущу вас никуда!..
— Евфросинья Митрофановна! — извиняющимся тоном начал командующий фронтом. — Обещаю в следующий раз откушать все, что прикажете. А сейчас… Нам надо еще делом заняться… Мы еще обеда вашего не заработали…
— Нет уж, вы нас не обижайте… Уж теперь видно, что отобьемся… по всему чувствуется… До нас-то уже немец не дойдет!
А вы говорите-не заработали', Нет, вы у нас теперь заработали!..
— Ну, так и быть! — сдался командующий фронтом. — Расстроили вы все мои планы, Евфросинья Митрофановна.
Весть о присвоении дивизии Карапетяна почетного звания гвардейской быстро облетела все полки.
Дивизия, отведенная с Коротоякского плацдарма, расположилась в знаменитом Хреновском бору, невдалеке от Шилова леса, где двести с лишним лет назад Петр Великий заготовлял мачты для своего Азовского флота. Величественные,
В лесу раздавались песни, смех, шутки. Все находились в том особом состоянии, когда каждый радуется покою, а воображение еще продолжает жить прошлым.
У одного шалаша расположилась группа разведчиков.
— Нет, что ни говори, ребята, а разведчик на войне-первый человек! приосанясь, размышляет вслух наш старый знакомый, сержант Синельников. Больше всех знаешь. Раньше всех сидишь.
В обороне припухаешь, а в разведке-веселое дело! Каждый раз новое задание. Каждую тропинку, каждый дот, каждую лощину знаешь. В обороне можно век прожить и немца не увидеть. Осколком тяжело ранят или убьют. Отвоевался. А в разведке ты живешь и жив будешь. Почему? Сплочение. Если на Алиева напали, разве я могу его оставить? Палец от руки не оторвать. Так и у нас!
— Расскажи, Алиев, за что вас командир взвода ругал.
— За что? Пошли в поиск. Честно потрудились, а не принесли данных. Он обругал. Ребята обиделись. А я им сказал: "Ребята, он нас, конечно, обидел недоверием. Думает, обманываем. Но от нас требуют данных. А их нет. Данные нужны Родине. Попросим его нас снова послать, опять пойдем, достанем "языка"!.. Пошли, достали! — рассказывает Алиев.
Недалеко от разведчиков в лощине расположились артиллеристы.
Из медсанбата с перевязанной рукой пришел батареец Муканов. Все помнят: стреляли прямой наводкой, вдруг артналет. Снаряды рвутся возле пушек. Кинулись в укрытия. Когда артобстрел прекратился, Муканов сказал: "Ребята, вылазьте, а то немцы заберут пушки!" Сам вылез, посмотрел, видит-немецкая пехота перебегает. Ничего не сказал товарищам, что немцы близко, кричит:
"Ну чего сидите? Я же стою-и ничего!" Вдруг пуля обожгла руку. Он не растерялся: "Глядите, я же стою-и ничего. И вы вылазьте!" Вылезли. Отстояли пушки.
На пеньке сидит майор, председатель парткомиссии. Принимают в партию отличившихся бойцов.
— Да ты не волнуйся, — говорят Хабибулину, — Спокойно отвечай на вопросы. Не руби сплеча!
— Да я это сам сознаю, а не могу с собой совладать! — смущенно отвечает Хабибулин.
У коновязи жуют овес кони, а у повозок расхаживают занятые каждый своим делом ездовые. Среди них старший сержант Ступышев. После второго ранения он из пулеметчиков стал старшиной транспортной роты. Он читает письмо.
"Письмо жены твоей Кпаши. Здравствуй, Митя! Во-первых, сообщаю тебе, что я в настоящее время живу на свете. Настенька жива. Мать хворает. Хотели забрать в Германию, паразиты, а я не пошла, хотя и угрожали, говоря, что кто не пойдет на комиссию, то будут привлекать как партизан. В Тарапкине ходили по квартирам, выгоняли, а у нас нет, и так я осталась. Мы с Настенькой месяца гри сидели у нас под замком, скрывались от бандитов и так отвалялись. Твоя одежда вся целая. Сейчас работаю на шахте. Митя, у нас фашисты сожгли дворец, ремесленное училище, столовку, баню, побили много людей и покидали в шурф. Когда достали их из шурфа, — тяжело было переживать. Митя, была счастлива получить от тебя весточку. Пиши чаще. Я очень соскучилась за тобой.