Три попытки (К истории русского лже-конституционализма)
Шрифт:
Едва ли можно в последней гладкой фразе видеть выражение подлинной мысли Николая II. Одному из придворных, после одной из бесед с Шиповым (не этой ли?) царь сказал: "вот, говорят, Шипов - умный человек, а я у него выспросил все, что хотел, ничего ему не сказавши".
Конечно, не этот фальшивый аккорд характеризует политический смысл беседы Шипова с государем. И если Д. Н. вернулся в Петербург "в бодром настроении", то это свидетельствует лишь о лояльности роялиста, а не о проницательности политика.
{52}
IV.
Чтобы быть, однако, справедливым к Д. Н. Шипову, необходимо упомянуть и о другой части беседы, в которой проглянуло истинное лицо власти и ее ближайших намерений. Шипова спрашивали не только о кадетском кабинете, но и о другой стороне дилеммы, - о роспуске Думы. И отвечая на этот вопрос, он нечаянно задел несколько чувствительных
"Прежде всего, сказал я, я не вижу определенного конституционного повода для такого акта. Если между Государственной Думой и правительством возникло бы принципиальное разногласие на почве какого-либо существенного законопроэкта, тогда роспуск Думы явился бы как бы апелляцией к стране, которая путем новых выборов должна была бы высказаться по данному спорному вопросу, но до сих пор такое разногласие не имело места. Ненормальные отношения между Думой и правительством проявляются, главным образом, на почве совершенно различного понимания высочайшего манифеста 17-го прошлого октября. Дума, а с ней и вся страна понимают этот акт, как несомненный переход к новому конституционному государственному строю, а {53} правительство совершенно иначе оценивает значение этого акта и держится традиций и приемов прежнего времени. При таком условии роспуск Думы и назначение новых выборов поставит перед избирателями вопрос: желает ли страна осуществления прав, дарованных ей Вашим Величеством манифестом 17-го октября, или желает она вернуться к старому строю? После этих слов Государь остановил меня и сказал: "об этом не может быть речи", и мне показалось, что в голосе Государя звучало недовольство допущенным мной предположением.
В таком случае, продолжал я, как может страна понять роспуск Думы и отнестись к новым выборам? Кроме этих соображений принципиального характера, я остановился на практической стороне вопроса, на рассмотрении вероятных результатов новых выборов. Если первые выборы, говорил я, при действующем избирательном законе дали очень левый состав Думы, то вторичные выборы, произведенные после роспуска Думы, при указанных условиях и на основе того же положения о выборах, дадут, несомненно, состав Думы гораздо более левый, и тем еще более будет затруднено создание столь необходимого взаимодействия между правительством и народным представительством.
{54} "Впрочем, добавил я, может быть, Ваше Величество, имеете в виду одновременно с роспуском Думы произвести некоторое изменение в положении о выборах?" "Об этом также не может быть речи", - сказал Государь, и мне вновь послышалось его недовольство".
Это были единственный места разговора, в которых царь несколько приподнял маску непроницаемости. Шипов слишком близко подошел к его действительной мысли. И недовольство было понятно. Это был язык, которого или не понимали, или не хотели слышать в Петергофе. Шипов слишком приблизился к secreta secretorum этой власти. Он лучше угадал ее истинные намерения, чем полагалось для "ограниченного разума подданного".
Что касается "принципиального разногласия", которое могло повести к роспуску, Шипов, очевидно, не знал, что оно предусматривалось даже не в области конституционных прав Гос. Думы, а в области социального (именно аграрного) вопроса. Для составления министерства роспуска Гос. Думы не было вовсе надобности обращаться к Д. Н. Шипову. Из воспоминаний гр. Витте, мы знаем, что таким министерством роспуска, намеченным до открытия Думы, уже было именно министерство Горемыкина.
{55} А на изменении правительственного закона тогда уже энергически настаивало правящее сословие. Только расчет сделать выборы в пользу правительства путем предвыборных приемов, остановил временно правительство перед открытым нарушением основных законов... Но, как только предсказание Шипова о более левой" второй Думе осуществилось, само собой стал тот вопрос, о котором "не могло быть и речи": сокращение избирательных прав до тех пределов, которые обеспечивали поместному сословию преобладание в органах местного самоуправления. Все это, конечно, выяснилось вполне гораздо позже, - тогда, когда завершился весь цикл событий, на которые я намекаю. Пока события происходят, естественно их непосредственным участникам питать надежды - или иллюзию, - что они могли бы повлиять на их ход. Я уже сказал, что и в то время я не разделял надежд многих из окружающих. Но пока борьба шла, нельзя было считать себя побежденным. И я понимаю Шипова, когда он утверждал, что "благоприятное отношение"
Когда Шипов рассказал Муромцеву о том, как он поставил перед царем его кандидатуру, Муромцев, по его словам, взволновался. "Какое право имеешь ты касаться вопроса, который должен быть решен самой политической партией"?
Смысл этого вопроса ясен из сказанного раньше.
Д.Н. Шипов рассказывает, что после долгой беседы, он "пришел к заключению, что С. А. Муромцев видит главное для себя затруднение в образовании кабинета при признаваемом им самим необходимом участии в кабинете П. Н. Милюкова. С. А. выразил опасения относительно совместного с П. Н. Милюковым участия в кабинете и, между прочим, сказал: "двум медведям в одной берлоге ужиться трудно", на что я заметил, что "вы - два медведя из одной прежней берлоги, и я не сомневаюсь, что уживетесь и в новой".
Должен признаться, что слова эти являются для меня несколько неожиданными. Если бы они были сказаны до рассказанной выше беседы Муромцева со мной на тему, кто из нас будет премьером, то их можно было бы понять в смысл опасения, не придется ли С. А. уступить мне первое место.
{57} Но по тону разговора с Шиповым, мне кажется, что вопрос о премьерстве уже не волновал Муромцева, т. е., что разговор шел уже после нашей беседы. Если так, то опасения С. А. касаются моего участия уже в качеств простого члена кабинета. В таком случае, эти опасения могут относиться или к моей личности, или к моим взглядам. О первом не мне судить. Не могу отрицать, однако, что ходячее тогда мнение о моей "самодержавности" могло повлиять и на Муромцева, вообще мало меня знавшего.
Вероятнее, мне кажется, другое. Здесь сказалось, хотя и неоткровенно высказанное понимание Муромцевым разницы в тех пределах компромисса, на которые мог бы пойти он, принимая на себя роль, подготовленную для него Шиповым, - и перед которыми мне пришлось бы остановиться. При действительной попытке осуществить кадетское министерство, в этом, конечно, была бы главная трудность. Тотчас вскрылась бы разница между условиями, предлагавшимися мной Трепову и Столыпину, и теми, которые Шипов предположительно излагал в своей беседе с царем. Фракция и большинство Думы, едва ли пошли бы в вопросе о программе кабинета за Шиповым и Муромцевым. И даже в случае, {58} если бы С. А. был "призван", Столыпин мог бы (я думаю, должен бы был) восторжествовать несколькими днями позже.
Так, как стояло дело, - не понадобилось даже и выяснения этого вопроса, оставшегося в тумане. Для Столыпина даже смягченная постановка вопроса Шиповым была неприемлема. Это ярко отразилось в беседе, которую вел Шипов со Столыпиным после своей аудиенции. Нетерпеливо выслушивая рассказ Шипова, Столыпин, видимо, с трудом скрывал свое раздражение. Он принужден был признать, что, "по-видимому", объяснения Шилова "произвели благоприятное впечатление и встречают сочувствие y государя. Это не помешало ему, однако, кончить беседу загадочной, сухой, почти угрожающей, фразой: "теперь будем ожидать, что воспоследует". "Уходя от П. А. Столыпина", замечает Шипов, "я уносил уверенность, что им будет сделано все возможное противодействие осуществлению мысли об образовании кабинета из руководящих элементов Государственной Думы".
Д. Н. Шипов не ошибся. Но надо сказать, что обстоятельства работали за Столыпина. Как раз в тот момент, когда в Петергофе, быть может, господствовало еще настроение нерешительности, в {59} Государственной Думе был неосторожно поднят, по почину В. Д. Кузьмина-Караваева, вопрос об обращении к населению, в ответ на правительственное сообщение по аграрному вопросу.
Я узнал об этом уже тогда, когда дело было на ходу. Я предупредил фракцию об опасных последствиях этого шага для судьбы вопроса о кабинете. Но я мог только добиться некоторых смягчений в политическом толковании этого шага. Он, несомненно, мог сойти за конституционный повод к роспуску, которого не находил Шипов в беседе с государем. По словам Шипова, "от многих лиц он узнал", что возбуждение в Думе этого вопроса, а также убийства Чухнина в Севастополе и Козлова в Петергофе, послужили поводом к тому, что "реакционные течения в Петербурге и Петергофе возобладали и облегчили П. А. Столыпину осуществление его намерений".