Три прозы. Взятие Измаила; Венерин волос; Письмовник
Шрифт:
– Как мама!
А моя мама перед второй операцией месяц провела дома, и мне пришлось взять отпуск, чтобы ухаживать за ней.
Готовила ей травяные чаи и протертые супы.
Поймала себя на том, что боюсь пить после нее – хотя понимаю, что рак – это незаразно, и назло попробовала суп с ее ложки.
Мама незаметно превратилась в истощенную болезнью старуху. Было больно смотреть, как она, вставая с постели, долго нашаривала босыми скрученными ступнями тапочки, а потом медленно, шаркая, брела в уборную, придерживаясь за
Помню, как она, причесываясь перед зеркалом и вынимая из щетки сбежавшие от нее волосы, вздохнула:
– Что от меня осталось?
Я мыла ее в ванной и удивлялась – неужели это мама?
Волосы она давно не красила. Сверху каштановые, а у корней – все седое. Огромные безобразные шрамы вместо груди. Внизу, между ног, серые безжизненные клоки. На ногах выпирали варикозные вены – вереницы синих и багровых шишек.
Она теперь часто вспоминала что-нибудь из своего детства и из молодости, чего раньше мне никогда не рассказывала.
Сказала, что девочкой она мечтала о длинных белых бальных перчатках.
– Представляешь, такие узкие лайковые перчатки до локтя?
Так мечта и не исполнилась.
Когда папа еще за ней ухаживал, они гуляли допоздна по улицам. Подходил трамвай, на котором им нужно было возвращаться, они по очереди говорили друг другу:
– Давай пропустим еще один?
И так пропустили последний, и им пришлось идти через полгорода пешком.
Мама вздохнула:
– Ну кто бы мог подумать тогда, что жизнь проскользнет, а вот это, как пропускали трамваи, останется?
Про своих родителей она раньше ничего мне не говорила, а теперь стала о них говорить: «твой дед» или «твоя бабушка», хотя я их никогда в жизни не видела, они умерли задолго до моего рождения.
Мама часто стала вспоминать своего первого ребенка, моего старшего брата. Вдруг на ее столике появилась фотография, которой я раньше никогда не видела, – тучный младенец с налитой попкой улыбался беззубым ртом.
Однажды мама в забытьи стала звать:
– Саша! Сашенька!
Я подошла к ней.
– Мама, я здесь.
Она открыла глаза и как-то странно на меня посмотрела.
Я поняла, что звала она не меня.
Для нее жизнь стала сжиматься, прожитое делалось прозрачным, одно проступало сквозь другое.
Вытирала ее после ванны, и мама вспомнила, что я, когда еще играла с куклами, сказала ей:
– Вырасту, и тогда я буду большая, а ты – маленькая!
Улыбнулась, будто извинялась в чем-то:
– Вот все так и произошло. Поменялись.
Мне необходимо было время от времени вырываться из ее болезни, и мама меня понимала, сама прогоняла, чтобы я куда-то сходила, развеялась, не сидела все время с ней.
– Мама, но тебе же будет скучно. Что ты будешь делать?
– Знаешь, сколько у меня дел! А вспоминать!Уходила вечерами к Янке. Там смотрела, как ее муж клал руку ей на живот и
– Ну теперь-то уж девчонка! Я заказал!
А я знала то, чего он не знал.
Я у Янки в наперсницах. Знаю все ее тайны, хотя иногда лучше бы не знать.
Янке показалось, что она забеременела. Муж был в отъезде, и она позволила себе с любовником не предохраняться. А потом поняла, что ошиблась в сроках и дата зачатия приходится как раз на то время, когда мужа не было.
Янка изменяла мужу чуть ли не с самого начала. Часто, когда я сидела с ее детьми, она была в чьей-то постели, а я должна была что-то врать мужу, если спросит. Он не спрашивал.
Второго любовника Янка завела, чтобы забыть первого. Третьего, чтобы забыть второго.
Мне кажется, она всегда такой была, и в юности – никого не любила, но ей нравилось в себя влюблять, сводить с ума, а потом смотреть, как они бесятся, как дерутся из-за нее.
Последний любовник – музыковед. Кроме тайных встреч иногда сталкиваются в гостях у общих знакомых.
– Представляешь, сидели на диване рядом, забылась за разговором и стала по привычке теребить ему волосы! Хорошо, никто не заметил!
Смеется, что любовник совершенно по-детски ревнует к мужу.
Однажды оставляет мне детей и собирается к своему музыковеду, подкрашивает губы перед зеркалом:
– Муж ничего не понимает в моем теле! А он понимает!
У нее тогда был насморк, раздражение на губе, кашель.
Я спросила:
– Янка, ну куда ты торопишься вся в соплях? Выздоровей сначала!
А она рассмеялась:
– А ему как раз нравится, когда он во мне и я кашляю. Говорит, что там у меня внутри все резко сжимается!
Спросила Янку, как же она может в один день с двумя мужчинами? Ответила, что ее это мучило, пока она не научилась их разделять, будто проводит символическую черту – тщательно принимает душ, промывает волосы другим шампунем, бреет ноги, душится другими духами.
– Не знаю, как это объяснить. Пойми, Сашка, семья только на этом и держится. Вот я прихожу домой от любовника умиротворенная. После измены снова нежна к мужу. Снова появляются силы на дом, на детей, на его любимые фаршированные перцы. И муж думает: «Какая она у меня все-таки замечательная!»
Ее музыковед мне с самого начала не пришелся по душе. Я не понимала, что Янка в нем нашла, – от него всегда несло потом с гнильцой. И мне не нравилось, как он на меня смотрит. Однажды, еще летом, они поздно вечером заявились ко мне домой, оба голодные, а на столе – ничего. Янка отправилась на кухню готовить, а он поставил какую-то свою музыку и стал приставать, чтобы я с ним потанцевала. Прижимается, трется. Руки полезли. И косится на кухню – не идет ли.
Потащила его на балкон и там в темноте обвила шею руками и стала целовать в губы. А он засопел, в меня впился и все время настороже – где там Янка? Не видит ли нас?