Три романа о любви
Шрифт:
И как все ясно! Ясна жизнь. Отчего это не было точно так же ясно тогда, в тот момент? Вероятно, оттого, что теперь все ясно совершенно особенною, не умственною ясностью. Для этого надо только сделать вот так… рукою.
Холодная, отвратительная дрожь…
— Клава, ты… простишь?
Она плачет.
— Скорей, скорей!
— Да, да… Прощаю все…
— Ты… поняла?
— Что?
— Все…
— Да, да, я поняла… Ты успокойся.
Как хорошо!..
… Потом все белое… Когда-то это называлось
Боль! Невыразимая, заставляющая скрежетать зубами.
Где-то в тумане течет вода, потом начинает однообразно капать размеренными каплями:
— Тим-пим… Тим-пим…
Высокий стеклянный потолок… Боль… И больше ничего.
Что-то липкое закрывает лицо.
— Я задыхаюсь.
Шьет швейная машинка.
… Яростная боль… надолго, навсегда! Опять высокий, но только не стеклянный потолок и белые стены. В углах правильные геометрические тени. Минуты вытягиваются в часы, часы — в вечность. За стеной шьет швейная машинка.
Лицо Клавы.
— Скоро ли?
— Скоро, скоро, — говорит она.
Как все ясно и понятно! И только бы умереть.
V
В первый раз Сергей Павлович почувствовал, что жизнь к нему возвращается, ранним утром.
На стенах лежал красный блеск от восходящего солнца. Это его удивило и обрадовало. Он повернул голову и позвал сиделку.
— Восемь.
Она равнодушно посмотрела ему в лицо.
Ему показалось, что она не дурна. Сиделка поправила на нем одеяло и схватила со столика какие-то стклянки.
Темные брови у нее были нахмурены, и глаза не глядели на него, точно он был бездушная вещь.
Это его обидело.
— Пупочка, дайте мне зеркало, — попросил он.
Она вздрогнула, потом звонко рассмеялась.
— Господи, как напугали!
С удивлением она мгновение смотрела на него, потом поправила белую косынку на белокурых волосах.
— Не положить ли вам подушки повыше?
— Зеркальце! — повторил он капризно. — Пупочка, то самое, в которое вы сами смотритесь по утрам.
Он хотел ей подмигнуть одним глазом, но вдруг сделалось больно в раненом боку. Он поморщился.
— Лежите спокойно, — сказала она повелительно, продолжая улыбаться.
Через минуту она принесла ему зеркальце в оловянной оправе. Он жадно схватил его и посмотрелся.
— Ба-ба! — сказал он в ужасе.
Должно быть, он чересчур вытаращил глаза, потому что девушка опять рассмеялась. Но он никак не ожидал, что щетина на небритых долго щеках и подбородке до такой степени безобразно у него отросла.
Это привело
— Кто ко мне вчера приходил? — спросил он, страдая. — Пожалуйста, никого не пускайте.
Ему хотелось плакать. Черт знает, что такое! Они, пожалуй, еще пустили бы Бланш. Ведь эти канальи способны на все.
Он выпростал из-под одеяла верхний край простыни и натянул его себе на нижнюю часть лица.
Девушка смеялась.
— Вам будет душно.
Сергей Павлович продолжал рассматривать в зеркале остальную часть лица. Глазами он остался доволен. Глаза ему никогда не изменяли во всех случаях жизни.
— Позовите парикмахера, — наконец, сказал он слабым голосом и выронил зеркальце из рук.
— Хорошо-с, я спрошу. — В голосе девушки была добродушная ирония.
Она с трогательною заботою поправила ему подушки.
— Кто ко мне вчера приходил? — спросил он опять, волнуясь.
— Барыня вчера не были.
— Почему? — спросил он испуганно.
Она запнулась.
— Этого мы не знаем.
Нагнувшись над ним, она оправляла его ложе.
— Милая, скажите, — попросил он, придав глазам то убедительное выражение, на которое женщины обычно сдавались в пустяках.
— Вам не велено говорить, — шептала она, слабея.
Он знал, что она радуется тому, что он очнулся и она с ним говорит.
— Вам сразу стало лучше, — сказала она. — Только вы зачем много говорите и беспокоитесь?
Он покосился на ее пышную грудь. Она чуть-чуть покраснела, но продолжала наклоняться над ним. Теперь он ясно разглядел, что у нее были почти белокурые волосы при густых, темных бровях и карих глазах. Нос слегка вздернутый и крупные губы.
— Скажите, бобочка, — допытывался он.
Страх за судьбу Клавдии пронизывал его скверною зябкою дрожью. Вдруг стало тошно и захватило дыхание.
— Она арестована? — спросил он, стараясь прочитать что-нибудь в ее лице. — Ангел мой, скажите.
Она нагнулась близко-близко к его лицу, почти касаясь своими губами его губ, и строго сказала:
— Да-с… Только вы, барин, не выдайте меня… У нас вчера так болтали…
Он дал ей глазами знать, что не выдаст. Она отошла от постели и посмотрела еще раз, все ли хорошо оправлено.
— Значит, теперь насчет только парикмахера. Это уже как доктора, — добавила она печально.
— Пупочка! — сказал он еще раз и послал ей воздушный поцелуй.
Он стал думать о Клавдии, и его до крайности бесила мысль об ее аресте. Она старался представить себе ее лицо, каким помнил его в бреду, когда она говорила:
— Скоро, скоро!
Но в ее лице были тогда только преданность, страдание и любовь.
Как ее смели арестовать? Он начал беспокойно метаться по постели.
… Девушка стояла над ним и тревожно говорила: