Три сердца
Шрифт:
«Мама, дорогая мамочка…»
Он не мог выдавить из себя даже шепота, губы его не двигались, но он знал, что она слышит его… Обрывки сердечных, ласковых мыслей роились в голове, а потом и они растворились в слезах, и только в висках нарастала боль, а в ушах шумело.
С трудом поднявшись, он покачнулся и едва не упал. Добравшись до ворот, заметил, что оставил шапку. Вернувшись за ней, он как-то тупо, почти с безразличием посмотрел на могилу, старательно отряхнул шапку от песка и вдруг почувствовал голод: с утра ничего во рту не было. Он подумал, что пани Бартоломейчикова, у которой он столовался, заказывала сегодня
Матей понял, что тот дожидается именно его, и пожалел в этот момент, что не выбрал окружной дороги через имение.
Однако возвращаться уже было поздно. Граф встал и протянул ему руку, натянуто усмехнувшись при этом.
— Я хотел с паном поговорить, — начал он, — думаю, понятно о чем.
Матей слегка пожал плечами и с нескрываемой недоброжелательностью посмотрел ему в глаза.
— О чем же нам говорить?
— Просто поговорить, сложившаяся ситуация… которая… о которой…
— Извините, пани графиня вызвала на завтра адвоката. О наших делах мы будем говорить в его присутствии.
Граф кивнул головой:
— Разумеется.
— Так что еще?
— О, вы не думайте, что я не понимаю, что я ваш должник. Но не я же виновник случившегося. Я надеюсь, что вы хотя бы объективно признаете, что моей вины в этом нет?
— Охотно признаю.
— А создается впечатление, что у вас ко мне неприязнь, для меня это крайне неприятно, ведь раньше мы были друзьями, вместе учились и, если мне не изменяет память, называли друг друга по имени.
Матей, усмехнувшись, едко проговорил:
— О, так вот о чем вспомнил пан?!
— Я не забывал об этом никогда, — уверял Гого, делая вид, что не заметил иронии. — Правда, это давние времена, и, вне всякого сомнения, такая детская или юношеская дружба должна пройти или претерпеть изменения. Но я не вижу причин, чтобы при каких-либо… пусть даже и в данных обстоятельствах вместо дружбы возникла антипатия и вражда.
— Вообще, — спокойно ответил Матей, — это можно приписать одной из сторон. По крайней мере, вначале.
— Как это следует понимать? Я могу привести доказательства своей доброжелательности.
— О да, пан демонстрирует явную доброжелательность, но я, с некоторых пор, питаю к пану откровенную неприязнь.
Он произнес это громко и с ненавистью взглянул Роджеру в глаза.
Гого покраснел. Еще никогда он не чувствовал себя таким униженным. Он ждал Матея здесь в парке с неясной надеждой, что сможет наладить с этим человеком какой-нибудь контакт, что благодаря откровению и своему таланту общаться он сумеет завоевать симпатию этого простолюдина, умышленно выбрав момент после похорон, рассчитывая на то, что тот под влиянием случившегося будет более податливым, но ошибся. Он ясно видел сейчас свой полный проигрыш.
— Вы рассматриваете наши отношения слишком серьезно.
— Я их так рассматриваю?!. — рассмеялся Матей. — О нет, это пан их такими сделал. Поверьте мне, я ждал вашего приезда с гораздо большим нетерпением, чем все остальные. Вам хочется искренности, пожалуйста, я буду искренним. Да, я ждал вас, потому что это я помнил, что мы были друзьями, хорошими в детстве и даже повзрослев. О чем говорить, я понимал,
Матей махнул рукой и добавил:
— Вероятно, вы мстили мне, что я когда-то просто был вашим приятелем. Возможно, вы хотели отгородиться от слуги, чтобы тот не осмелился рассчитывать на уважение. Я не знаю, и это меня уже больше не интересует. Достаточно того, что вы сами разрешили эту ситуацию между нами. Мне нечего больше вам сказать. Да вы и сами все знаете.
Гого слушал его, покусывая губы, и все отчетливее понимал, что со стороны этого человека ему рассчитывать не на что.
— Действительно знаю, — сказал он с явным вызовом, — почти не сомневаюсь, что пан сейчас будет мстить мне.
Матей удивился.
— Я? Пану?.. Нет у меня ни намерения, ни возможности, да и что я могу вам сделать? Вы же не зависите от меня, но уверяю вас, что если бы пан даже собирался, — Матей рассмеялся, — остаться писарем в имении, я не чинил бы никаких препятствий, пан мог бы смело сочинять стихи, я бы не заглядывал в тетради и не высмеивал бы эти стихи перед панной Катажиной… Перед моей сестрой панной Катажиной!
Гого отметил в его глазах выражение презрения и ненависти и злился на себя за то, что начал разговор.
— Спасибо за разъяснения, которых мне вполне достаточно, и за предложение, которым я, пожалуй, не воспользуюсь. А сейчас я должен с вами проститься.
Он отвернулся и, стараясь идти как можно свободнее, направился ко дворцу.
Тем же вечером пани Матильда позвала Матея, а когда он появился, сообщила ему, что звонили из фирмы «Урожай Велькопольский» и интересовались, не могут ли Пруды продать три вагона пшеницы с немедленной доставкой. Цену дают хорошую, на полтора злотого за пуд больше зарегистрированной на бирже. Администратор, пан Зембиньский, считает, что можно продать, а сама пани Матильда думает, что лучше подождать, потому что, по ее мнению, цены повысятся.
— Но поскольку ты — хозяин Прудов, — закончила она, — тебе решать.
Эта ситуация смутила и озадачила его. До этой минуты свое положение он воспринимал как бы теоретически, абстрактно, а сейчас впервые почувствовал его реальность и не был к этому готов. Впрочем, ему было все равно — продать или нет, это нисколько не трогало его, поэтому сразу же совершенно искренне отказался сказать что-либо определенное.
— Однако, мой сын, — сказала пани Матильда, — именно тебе придется решать такого рода дела.