Трубач на коне
Шрифт:
Началось все с поездки в Китай в 1959 году. Правда, до этого была небольшая поездка в Брюссель на "Экспо-58", где мы с Н.Полонским, тоже приглашенным в эту поездку, солировали в 11-й симфонии Шостаковича, посвященной событиям 1905 года. В Китае я, кроме оркестровых партий, играл несколько сольных пьес с оркестром. Дирижировали Константин Константинович Иванов и Николай Павлович Аносов.
Затем я получил приглашение на концерты в Болгарию, где меня услышал представитель "Интерконцерта" ГДР г-н Вацингер. И последовали ежегодные приглашения. В ГДР я играл почти во всех городах, где были оркестры.
Мой первый концерт в Берлине был с оркестром "Комише опер". Дирижировал Курт
В Дрезденской филармонии программы концертов повторялись обычно в течение трех вечеров подряд. До сих пор мне не приходилось трижды повторять одну и ту же программу на одной сцене. Однако зал каждый вечер наполнялся новой публикой. В Дрездене впервые были исполнены "Рапсодия" Гершвина в моей транскрипции, концерты Вайнберга, Гуммеля, Гайдна, Арутюняна.
Играл я в Германии и с Берлинским симфоническим оркестром, который возглавлял Курт Зандерлинг, много лет проработавший вторым дирижером у Е.А.Мравинского в оркестре Ленинградской филармонии.
Маршруты моих концертных турне включали большинство стран Европы, Северной Америки, Японии. Много раз был в США, Швеции, Финляндии, Болгарии, Польше, Югославии, Швейцарии, Бельгии. В Амстердаме выступал в знаменитом зале "Концерт-Гебао", в Монреале - в новом концертном зале, во Франции и Люксембурге - в древних средневековых замках с удивительной акустикой, в Венгрии, Голландии, Дании - на семинарах и курсах мастерства.
В 1979 году я совершил кругосветное путешествие. Началось оно перелетом из Москвы в Токио с оркестром Большого театра, дирижером был Юрий Симонов. Дальше я самостоятельно продолжал путь в США и после этого возвращался домой через Англию, с пересадкой в Лондоне.
Пик моей гастрольной активности пришелся на 1960-80-е годы. Я практиковал концерты- лекции в учебных заведениях и музыкальных обществах в университетах США, в Японии на фирме "Ямаха" и музыкальном торговом центре на Гинзе.
Еще активнее были гастроли по Союзу. В основном они проходили в филармонических городах - Ленинграде, Москве, Минске, Киеве, Одессе, Харькове, Львове, Ташкенте, Алма-Ате, Риге, Вильнюсе, Таллинне, в таких музыкальных центрах, как Горький, Саратов, Орел, Воронеж...
В программы концертов с симфоническим или духовым оркестрами и с фортепиано входили, как правило, сочинения советских и западных композиторов. Значительное место занимали в них мои собственные транскрипции произведений классиков.
Очень важно было составить программы концертов с учетом конкретной аудитории слушателей. В городских филармонических концертах произведения, основанные только на показе виртуозности, обычно не принимались, тогда как в университетских аудиториях, в концертах для студентов музыкальных факультетов предпочитали именно такую музыку. В программы концертов с оркестром я включал одно-два сочинения крупной формы, а концерты с фортепиано состояли из двух отделений со вставками клавирных пьес. В моем репертуаре была музыка на все вкусы.
Моим концертмейстером во многих поездках и записях был Сергей Яковлевич Солодовник - музыкант большого дарования, с "искрой Божьей", играющий все наизусть. Кстати, и я сам на концертах никогда не играл по нотам, даже при первом исполнении сольных сочинений. Я привык музицировать, когда музыка уже глубоко сидит в моем сознании. Меня часто спрашивают, как я этого достигаю, как готовлюсь? Обычно в процессе освоения нотного материала текст сам по себе запоминается,
В вопросах самооценки я никогда не страдал синдромом самовосхваления, высшей оценкой выступления считал "благополучно". Но это то, что позволял себе высказать вслух. Про себя же мог думать иначе: "это была удача", или "получилось по-настоящему, как хотел" и т.д. Зато чувствовал, что другие думали о моей игре лучше, чем я сам. И это было для меня важно. Это воодушевляло, мобилизовывало. Моя скромная самооценка не была позой, наигрышем - скорее, защитой от головокружения. Когда от своих студентов слышу: "Играл здорово, даже все ребята хвалили", - то думаю, что это тоже самозащита. Но от чего? То ли желание показать себя лучше, чем есть, то ли защита от критики?..
На собственных "похоронах"
В гастрольной жизни часто приходится преодолевать временные пояса, приспосабливаться к особенностям местности, перемене состава воды и пищи, а все эти факторы могут влиять на самочувствие и на состояние слизистой оболочки губ трубача. Неудивительно, что на фоне в общем благополучной концертной работы случались и происшествия, и неудачи, о которых хочу откровенно рассказать, как говорят, "в назидание потомству" и, может быть, даже с некоторым сгущением красок.
В профессии трубача опасности на сцене подстерегают нас на каждом шагу: плохой сон, неправильная диета, неуверенность в тексте, переутомленные губы, нездоровье и многое другое могут помешать исполнителю, вышедшему на сцену и даже играющему в оркестре, владеть собой и уверенно делать свое дело. Хотя исполнители обычно соблюдают режим и правила подготовки к концерту, но нет правил без исключений - а исключений в нашей жизни подчас больше, чем правил...
Во время одного из последних приездов в ГДР, 11 марта 1972 года, в Лейпциге состоялся торжественный концерт по случаю открытия традиционной весенней ярмарки. Я играл концерт Арутюняна с оркестром "Гевандхауз", дирижировал Курт Мазур. Все было по моей высшей оценке "благополучно". Но на следующее утро едва поднялся - температура 39 градусов. Что делать? Мне надо было ехать в Цвиккау на репетицию к следующему концерту. Кое-как с переводчицей переехали. Дирижер Ганс Шторк - в панике. Вызвали врача. Врач, очаровательная молодая женщина, назначила сильную дозу антибиотиков. К утру следующего дня температура упала, но я был настолько слаб, что, собираясь выйти после обеда из ресторана гостиницы, упал и почти потерял сознание. Как сквозь сон, услышал осуждающее: "Russische schweine" ("русская свинья").
Дирижер все-таки от меня не отставал. До концерта оставался еще репетиционный день. В программе было два сочинения: Гайдна и Арутюняна. Шторк просил меня исполнить хотя бы Гайдна, и я, проявив слабость характера, согласился играть, но без репетиции - репетировать просто не было сил.
Вечером 15 марта вышел на сцену, как под наркозом. От яркого света прожекторов - круги в глазах. Оркестр услышал, как из-за стены соседнего дома, свой звук был чужим. В середине 1-й части ощутил сухость во рту (с привкусом пенициллина) -тревожный знак беды. К каденции губы склеились, язык стал неподвижен, место мундштуку никак не мог найти. Оркестр умолк - и я остался один на один с публикой. Стоял, как монумент, почти бесчувственный, наполовину оглохший. Попытался что-то играть из каденции, но вместо звуков раздавалось какое-то рычание и хрип. Зрительный зал стал меняться местами с плафоном потолка... перед глазами все в тумане, поплыло, закружилось...