Ты так любишь эти фильмы
Шрифт:
Все мы машинально озираемся. О да, Родина есть. В небе, в снеге, под каждым пнём.
— Куда, — спрашиваю, — тебе торопиться?
— Я не тороплюсь, — объясняет Булка, — но мне нужен стимул. Чтобы, значит, если потом что случится, назад не повернуть. А если повернуть, то не сразу, а после мучительных раздумий. Какие бывают у нарушителей присяги.
— Но послушай, — оживляется Доктор Гэ. — Если ты допускаешь, что возможны какие-то эксклюзивные обстоятельства, которые могут заставить тебя нарушить присягу, так не надо её вообще давать. У Альфреда де Виньи
— Да? — говорит подполковник. — И что они думали?
— Приказ есть приказ, — разводит руками Доктор Гэ. — Книжка Виньи так и называется: «Неволя и величие солдата». Не очень, конечно, нравственно превращать человека в слепое орудие. Но уж лучше, чем каждого прапора — в адвоката.
— Солдат выполняет приказ, — хмуро говорит Лаврененко, — а потом его извещают, что он негодяй. Военный человек не принадлежит самому себе. Только я взять в толк не могу, те-то брехуны кому принадлежат?
— Никому ещё не удалось примирить долг и совесть, — кивает Доктор Гэ. — А ты, — поворачивается он к Булке, — пока присяги не дала, сама можешь решать, какой приказ преступный, а какой — нет. Понимаешь, от чего отказываешься?
— В том и дело. Я не хочу решать это сама.Я не знаю, какой из них какой. И не хочу, чтобы меня заставляли знать.Как я буду служить, по-твоему, без присяги? На такой-то службе?
Подполковник густо краснеет.
— Вот куда вас, баб, одно место заводит. Знаешь?
— Не знаю я. Я вообще девственница.
Тут Лаврененко вовсе багровеет и лишается дара речи. Мы с Доктором Гэ, наверное, тоже.
— Ты что ж натворила, девочка? — скрипит наконец Лаврененко. — Ты зачем, дура, в такое дело сунулась?
— А меня кто спрашивал? Призвали — пошла. У нас в городе населения — двадцать тысяч. Хабзайки, какие были, позакрывали. Куда мне? В Москву? В Москву в институт — не те способности, а в Москву на Тверскую — не та фактура. Я бы и на ферму пошла — где они, фермы эти? Так чем дальнобойщикам на трассе, лучше для Родины. В военкомате сказали, желающие могут и настоящую воинскую специальность получить. Выучусь хоть на связиста, отслужу, пойду на контракт…
На лице Лаврененко читается одно: как он хочет назад в Анголу. Золотые горны СССР ему дудят, как никогда не дудели. Куда ж ты дел, подполковник, свою прекрасную страну, в которой всегда. Существовал выбор между хабзайкой и фермой. И никакой альтернативы в виде Тверской, дальнобойщиков, военных борделей. А! Раньше нужно было полки на площади выводить.
Лаврененко разрешил охранникам поддерживать дисциплину побоями, потому что другого средства её поддержать не существовало. Но когда. Побои вошли в обиход и контингент, притерпевшись, окреп. Охрана затосковала. Что-то произошло в их мозгах. Конечно, логично предположить. Что если тот, кого бьют, эволюционирует. Тот, кто бьёт, эволюционирует тоже.
Ещё они всё как будто собирались уйти в набег на окрестные деревни. Но в окрестных деревнях невелика ждала пожива. Да и самих окрестных деревень, кроме брошенных. Не было. И вот в день, когда у охраны иссякли сигареты и водка. А позорное будущее стабилизационного фонда подполковника в количестве четырёх бутылок стало предельно очевидным. Подполковник снарядил экспедицию. «Не можешь подавить бунт — возглавь его», — сказал Доктор Гэ. А по-моему, зря.
«…а мангуст отбивался и плакал, и кричал: я полезный зверёк…» Господи Исусе! Я так распереживался, что сам зарыдал. Принцесса бросилась ко мне с воплем «где болит?» Душа у меня болит, дура!
Бац! я чуть не с ушами окунулся в кефир. Ну вот кто ты после этого? Я сам знаю, что кефир полезен для здоровья. Что эта дрянь — панацея, как ты его ни подогревай и ни сыпь туда сахар и словца два-три не очень гладких. Выпью я, выпью! Горе не море, выпьешь до дна.
Не умею я сразу и жрать, и страдать.
И вот, Принцесса вытирает мне нос полотенцем, просматривает какие-то бумажки, морщится и говорит:
— Он забыл расписаться. Вот что, Корень, давай-ка к нему на работу съездим.
«Так ли уж, — думаю, — нужно спешить этим делом?»
— Не нужно, но придётся. Опять среда псу под хвост, а виноваты будем кто?
«Опять мы?»
— Всегда мы.
«Если, — думаю, — мы виноваты всегда,так зачем тащиться куда-то в такую погоду? Можно быть виноватыми дома на диване».
Принцесса хмуро на меня глянула, но опровергать сей безупречный резон не стала. Зачем бы ей опровергать? Она одевается, берётся за поводок — вот вам и всё опровержение.
И вот, поехали на трамвае. Трамвай — смешное изобретение. Если бы он так не дребезжал, то был бы похож на лодочку. Покачивается с боку на бок, плывёт над камнями и между скалами. Что-то гулко трещит в обшивке, но это не страшные звуки. Не звуки кораблекрушения, если я его себе правильно представляю.
Сквозь мгляный парк идём себе не спеша и прохладно. Принцесса не торопится. Да-с, нет у нас обыкновения заявляться к нашему супругу на работу, и лучше бы дома на диване. Под лапами у меня песок, лёд, вода, колючий снег — а потом всё то же самое обнаружится во взгляде нашего супруга. Он глянет, он умеет. Я ёжусь. Шли вдвоём, нашли говна ком.
И вот, прошествовали сквозь казённые запахи лестниц и коридоров, и я — а сперва подумал, что ошибся, — учуял не только нашего супруга, но и нашего хахаля. Ну дела! Тебя-то сюда каким хамсином надуло?
И вот, дамочка с казённым выражением на лице провела нас в директорский кабинет. Принцесса огляделась — нет директора в кабинете, гляди не гляди — и говорит:
— Посиди здесь, я сейчас.
И вот, сижу один. В красивом месте наш супруг падишахствует себе. Приют, уют и простор тебе!