Тыл-фронт
Шрифт:
— Вот это да-а! — невольно вырвалось у Новожилова, когда дежурный подвел к нему лейтенанта:
— Приказом начальника политотдела армии мне поручено провести у вас митинг, — представившись, доложил тот.
Большинство разведчиков в это время отливало воду из окопов, просушивало военное имущество, проверяло приборы. Солдаты собирались медленно и неохотно.
— Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! — с пафосом заговорил лейтенант. — Настал праздник и на нашей улице! Грозные залпы возмездия известили конец агрессивной политики империалистической Японии. Двадцать лет!..
—
— Началась война с Японией, — растерянно оглянувшись на Валю, выпалил лейтенант. — Наши войска перешли границу…
— Ура!.. — закричали солдаты и разбежались по своим местам.
Новожилов после «митинга» бегом направился на свой НП. К обеду он возвратился молчаливый и сердитый.
— Обошлись без нас, — неохотно ответил он на расспросы.
Сейчас он был совершенно другой.
— Петр Семенович, что случилось? — крикнула Валя, направляясь ему навстречу.
— Вперед! — крикнул Новожилов. — Перемещаемся к Мулину!
— Эх, мать моя именинница! — выкрикнула Анастасия Васильевна и, схватив Новожилова за руку, пустилась в перепляс. — Значит, осилили!
5
За стеной островерхих облезлых крыш проступал перистый мрачный закат. Город погружался в сумерки. Но обычной тишины все же не наступило. На станции многоголосо перекликались паровозы, по улицам бешено проносились автомобили, рысцой пробегали команды. За плотно прикрытыми ставнями тревожно прислушивались к вечерним звукам обыватели.
Еще, вчера в городе царило праздничное оживление.
Бравые офицеры штаба Пятой армии, бряцая огненными шпорами, с таинственной озабоченностью пробегали по улицам. Они громко приветствовали друг друга, обменивались многозначительными взглядами. Были возбуждены и веселы.
Потом отсыревшим голосом радио объявило, что раздираемый тревогой за судьбу мира божественный микадо с великой скорбью оповещает своих преданных и благочестивых верноподанных о нарушении Россией торжественных договоров и объявлении ею войны.
Отпущенные по этому случаю из казарм штабные унтер-офицеры и писаря ревели божественному микадо банзай. Над городом, в смолистой предгрозовой черно те, букетами рассыпались огни ракет. Денщики помогали гейшам офицеров штаба укладывать чемоданы, чтобы с утра переехать на Пограничную и дальше во Владивосток — русский город, пленивший японское сердце. Но уже ночью во всех казармах сыграли тревогу. Утром на улицах появился усиленный патруль, станцию опоясали зенитные орудия, поезд на Пограничную был отменен. К полудню из больниц удалили две тысячи гражданских больных и на их место уложили тяжелораненных. Военная миссия ввела приказ о светомаскировке.
В штабе генерала Сато царила необычная суета, хотя его отделы и бездействовали. Просто каждый считал, что судьба не только армии, но всей войны сейчас зависит от него. Офицеры бегали из отдела в отдел — предлагая укрепить уже оставленные войсками позиции, усилить уничтоженные части, контратаковать русских на пройденных ими рубежах. Но отдавать войскам какие-либо
Семидесятитысячная армия отступала, неся большие потери. За сутки генерал Сато получил два приказа из штаба фронта. Первый: остановить русских на рубеже Тайпинлинского хребта и перейти в контрнаступление. Второй: форсированным маневром оторваться от русских войск, перегруппироваться за рекой Мулинхэ и охватывающим броском окружить войска Приморской армии и уничтожить их. В целях сокращения расхода военнослужащих русских в плен не брать.
Сато счел целесообразным отдать своим войскам один приказ, возложив арьергардные бои на Двадцать вторую дивизию, численностью в двадцать тысяч солдат, армии императора Пу И, форсированным маршем отходить на Мулинхэ, но этого не удалось сделать. Русские «висели» на плечах. Их танковые колонны, оставляя в своем тылу его войска, прорвались к дороге на Баньцзехэ, Мулин, Пинфанцзы, получив возможность широкого маневра вдоль всего фронта.
Тактика русских изумила Сато. Она была противна не только тому, что до этого вкладывалось в рамки его понятий военного искусства, но даже простой военной логике. Ее нельзя было осмыслить и что-либо противопоставить.
Фронт его армии прикрывали Пограничненский и Дунинский укрепленные районы с полуторатысячами крепостей и двадцатитысячным гарнизоном непоколебимых, обреченных на гибель императорских солдат. Эту полосу они решили форсировать, как реку, создать за ней плацдарм и только тогда развернуть свои главные силы. В японском солдате вытравлено все земное, его тело предназначено для более высоких целей — служению божественному микадо, но русские ошеломили его, пробудили давно уснувший страх. Наконец, Сато не мог даже определить линию фронта. Русские были впереди, на флангах, в его тылу. Их стремительность сковывала волю, лишала здравого рассудка.
Возвратившись с Мулинского направления в штаб, генерал Сато нашел своего начальника штаба в кабинете. Тот сидел на полу с саблей в руках и пытался покончить с собой.
— Встать! — сердито крикнул Сато. — Империи, генерал Ковагоя, сейчас нужны не верноподданнические самопожертвования, а стойкость… Стойкость до последнего солдата!
Взглянув на беспорядочно испещренную оперативную карту, командующий придвинул ее к себе, но тут же словно забыл о ней.
— Запишите! — приказал он конвульсивно дергавшемуся начальнику штаба. — К двадцати двум часам взорвать все мосты на шоссейной дороге от Линьцзяна до Цзюдунинна. В то же время взорвать пограничненский туннель. Взрывчатку туда уже подвозят…
— В нем укрываются семьи наших офицеров, — несмело попытался напомнить начальник штаба.
— Мы будем за них молиться! — не задумываясь, ответил Сато. — В полночь войскам оставить Пограничную. Муданьцзянской военной миссии передайте мой приказ: ночью силами полицейских войск императора Пу И и диверсантов генерала Кислицына провести диверсионные операции во всех населенных пунктах, занятых русскими. На остальных участках поджечь тайгу. Этот… жандармский майор, Танака, не появлялся? — вспомнил командующий.