У каждого свои недостатки
Шрифт:
— Эрик, — представился он двум слегка ошалевшим торгашам. Один сидел за столом, второй стоял, опираясь о каминную полку, а сущность их Эрик легко оценил в тот же момент, как вошёл.
То, что эти двое вдруг заняли директорские кресла в оперном театре, особо не удивляло: многие разбогатевшие буржуа всем сердцем стремились в те сферы, куда раньше им путь был заказан. Они нанимали учителей изящных манер, вставляли монокль, посещали все модные спектакли, и в своём пылком желании свести дружбу с аристократией легко попадались на удочку Рауля Дюшана.
— Слышал, вам нужен мастер на все руки, который
«Ну и наглец!» — отразилось в глазах директоров. Эрик мысленно согласился.
— Я — Жиль Андрэ, — представился тот, что пониже ростом и с выложенными седоватыми буклями. — А это мой коллега Ришар Фирмен, — тут он кивнул на другого, с подозрительно тёмными волосами (Рауль забраковал бы этот оттенок не глядя). — А вам, месье, для подобного заявления желательно иметь веские аргументы. Где вы служили раньше?
— То там, то сям, — отмахнулся претендент и веско добавил, уловив подозрительный взгляд: — Три года в Венской консерватории.
Это произвело впечатление. Всегда производило. Директора изумленно переглянулись, Андрэ выпучил глаза.
— Надеюсь, у вас имеются рекомендательные письма? — вежливо осведомился он.
Эрик сунул руку за отворот пиджака и небрежно бросил на стол небольшую пачку бумаг. Директора вцепились в письма, а чтение их ожидало презанятнейшее — накануне компаньоны не один час расписывали таланты соискателя в самых ярких красках. Посетитель, предоставленный самому себе, осматривался в кабинете.
«Неплохое местечко», — оценил он. Обставлено со вкусом. Сам он, правда, мечтал о доме с обширным подвалом, в котором можно обустроить химическую лабораторию, и большим земельным участком для проведения опытов с взрывчаткой…
— Ну что ж, месье, — сказал Фирмен, — ваши рекомендации впечатляют. Здесь, — он постучал пальцем по одному из листков, — говорится, что вы лично спасли из пожара тринадцать человек! Могу ли я задать вам личный вопрос…
— Маску я ношу именно поэтому, — предвосхитил его Эрик.
Вопрос, конечно, неизбежно бы задали — даже просто из человеческого любопытства — и ответ был заготовлен заранее, а если понадобится — и с подробностями. «Здание, охваченное пламенем, крики обезумевших от ужаса людей, нет выхода, нет спасения, нет надежды… но вот из огненного ада выступает герой…», — Рауль сочинял эту драматическую картину на ходу, вдохновенно размахивая руками, и его глаза горели так, словно в них отражалось то самое пламя. Эрик искренне надеялся, что пересказывать это ему на собеседовании не понадобится.
— Ну что ж, тогда…— директора снова переглянулись. — Вы приняты с испытательным сроком в три месяца и жалованьем в три тысячи франков.
Это определенно было меньше двадцати. Рауль бы сторговался за двенадцать, Эрик был не в настроении препираться, и сошлись на семи.
— Я бы хотел получить планы здания и коммуникаций театра, — сказал он, вставая и обмениваясь с новым начальством рукопожатиями. — Не терпится немедленно приступить к работе.
— О, месье, ваше рабочее рвение делает вам честь! — восторженно кивнул Андрэ, а его друг уже завозился в углу, где стоял сейф. Открыть который, правда, удалось не сразу — один подзабыл комбинацию,
Затем его представили главному хореографу Опера Популер — высокой сухой блондинке с такой прямой спиной, что хоть сейчас рисуй на рекламу корсетов. Через пять минут Эрик покинул кабинет, зажав под мышкой толстую папку и несколько свернутых рулонами чертежей, и ещё успел расслышать слова одного из директоров: «Подумать только, Венская консерватория! Мадам Жири, вы присмотрите за своими девицами, чтобы не слишком выражались».
На новой должности ему был даже положен личный кабинет размером с конуру для собаки не слишком крупной породы, в который, однако, некий мастер-иллюзионист умудрился засунуть ещё и стол, и табурет, и нечто вроде комода. Протиснувшись между ними, Эрик с опаской потрогал эту, с позволения сказать, мебель, ожидая, что она в любой момент развалится на множество мелких щепок, но обстановка, заставшая ещё те времена, когда величественное здание театра существовало только в виде фундамента и воображении архитектора, устояла. И новый обитатель кабинета решил идти ва-банк: подтянул табурет и осторожно на него уселся. Табурет задумчиво скрипнул, оценивая возложенную на него миссию, но всё обошлось.
Одним движением Эрик сгрёб и скинул на пол все посторонние предметы, расстелил на столе чертежи и углубился в их изучение.
Театр, тем временем, жил своей жизнью, кстати, довольно шумной. Где-то стучали молотками, где-то топали ногами; доносились звуки музыки, распевались женские и мужские голоса… непонятный «звяк-звяк» Эрик тоже сначала отнес на счёт шумов театра, сообразив только минуту спустя, что задел ногой что-то под столом, и это что-то теперь катается и звякает. Отметив на чертеже нужный фрагмент, Эрик наклонился и заглянул под стол. У противоположной стенки выстроилась целая батарея запылившихся пустых бутылок.
Остатки бурной деятельности предшественника сами по себе, конечно, ему не мешали. Но раздражали — факт. Незамедлительно пришло решение все их выбросить (заодно и ногам станет под столом свободнее, бывший здешний обитатель ростом, похоже, заметно уступал Эрику). Чертежи он снова свернул и поставил в угол, затем отодвинул стол — не ползать же под ним на четвереньках! — и под его ногой гулко зазвучала пустота. Уж не тайник ли здесь обустроили прежние хозяева? К тайникам Эрик с самого детства питал особый интерес.
Кое-как расчистив пол, он осмотрел четкий квадрат люка. С одной стороны имелось кольцо — это немного разочаровывало. Под люком оказался тёмный лаз, в который вела деревянная стремянка. Любопытство было разбужено. Эрик решительно полез вниз.
Спуск оказался долгим и нервным: Эрик неплохо видел в темноте и различал края крутых ступенек, чтобы не промазать при очередном шаге, но вот крепость их на глаз никак определить не мог, а противный скрип старого дерева под подошвами уверенности не добавлял. И кой чёрт его туда понёс? — вопрос по пути был задан самому себе раз пятнадцать. Так что, добравшись до конца и не проломив ничего ни себе, ни лестнице, он вздохнул с облегчением. О возвращении думать пока не хотелось: даже один взгляд на стремянку вызывал отвращение.