У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
Об этом Иван Юрьевич размышлял и на корабле, плывя к берегам родины. Как предстанет он перед своим государем с таким пятном на родовом гербе? Ирина Григорьевна, в делах будущности — ясновидящая, заботливо подбадривала мужа, неустанно напоминая, что он происходит из древнего рода литовского великого князя Гедимина. Да и она — высокого рода, в известном даже родстве с царем. К тому же, Иван Юрьевич пожертвовал молодостью не ради своего обогащения, но только во имя воинской славы. Не будь его злоключений, сам царь Петр, может быть, не одолел бы шведа во стольких последующих баталиях.
Супруги остановились в деревянных палатах, выстроенных еще при основании Санкт-Петербурга Юрием
Несколько скупых росинок пролилось также из ясных очей Ивана Юрьевича. Но более того от него не дождались, если не считать двух-трех слов. Послав поручика Зайцева с вестью о своем прибытии к Петру Алексеевичу, князь ждал его обратно, как дитя — возвращения доброй матери. Если его монарх вычеркнул князя Трубецкого из души и он не сможет более служить родной земле, для чего тогда и жить?
Поручик Зайцев ворвался в горницу с быстротой беглеца, гонимого тигром по пустыне. Сорвал с головы треуголку, торопливо вытер со лба пот. Вымолвил обалдело:
— Едет!
Присутствующие, мужчины и женщины, оборвали шумные разговоры. Иван Юрьевич коротко спросил:
— Кто?
Поручик не успел ответить. Послышался шум в прихожей, двери комнаты с силой распахнулись, и на пороге появилась высокая фигура царя. Все, кто сидели, поспешно вскочили. Кто стоял — согнулся в поклоне.
Иван Юрьевич почувствовал странную тяжесть в челюстях, зубы его застучали. На него надвигался великан, и князь отчаянно пытался уловить тайный взблеск царских глаз, возвещавший, что сулила ему судьба. Но тайный ответ терялся в глубине двух ясных огней неудержимо близившихся и обжигавших князя. Могучие длани гиганта схватили его за плечи, прижали к бурно вздымавшейся груди.
— Ну здорово, здорово, князь! — услышал Иван Юрьевич, как сквозь сон.
— Государь... Ваше величество...
— Видя тебя вернувшимся и здоровым, поздравляю! Сие — не только твоя, моя также радость. Ну как, Ирина Григорьевна тебя там не утесняла?
Услышав эту простую, искреннюю шутку, присутствующие с облегчением улыбнулись. Ирина Григорьевна забавно вздернула нос.
— Не будь меня с ним, государь, разве он вынес бы, бедняжечка, такое горе?
Петр расцеловал супругов, потом — трех дочерей князя, Раису, Элеонору и Анастасию, присевших перед ним в хитроумнейших европейских реверансах. Лакеи разнесли на подносах бокалы заморских вин. Выпив, все, по примеру царя, разбили их на счастье о паркет. Посмеялись радостно и отодвинулись к стенам, чтобы слуги смели осколки.
После объятий и поздравлений мужчин позвали к столу, накрытому для ужина. Дамы и девицы, следуя за Ириной Григорьевной с ее княжнами, уплыли в соседнюю горницу — для неотложного обмена всеми новостями, какие только были на свете.
Налили русской водки в хрустальные стопки, купленные Иваном Юрьевичем в Стокгольме, у веницейских купцов. Выпили также французских и венгерских вин, угостились вкусными блюдами, приготовленными искусными княжескими кухарями. То и дело приезжали новые гости — генералы, министры, знатные петербуржцы. Веселье ширилось и росло.
Иван Юрьевич смиренно восседал во главе стола, рядом с царем. Князь был бледен, как добровольный затворник, долго живший вдали от света во мраке одинокого прибежища, на лице его запечатлелись следы горьких размышлений и терзаний. Элегантный парик покрывал обильными буклями плечи и лоб князя, придавая ему внешность благообразного
— Я оставил одну Россию, — сказал он негромким голосом, и гости перестали стучать ножами и вилками и переговариваться. — Оставил одну Россию, а нахожу — другую, — продолжал Иван Юрьевич, обращаясь к царю. — Оставил ее кровоточащею, а нахожу цветущей. Из трудов и слез вырастает дивное дерево, несущее цвет счастья для будущих поколений российских граждан...
На женской стороне тоже шло угощенье, но более — разговоры. Более всех по достоинству старалась гостеприимная хозяйка. Слова текли из ее уст потоками. Княжны же без устали доставали из сундуков платья, ленты, шелка и кружева, а петербургские дамы с охами да ахами вертели ими и так и этак: «Матушки-светы, какие дивные наряды!»
Царь раскурил трубку, неотлучно бывшую при нем в кармане, Кантемир — чубук, принесенный слугой. Оживились прочие курильщики, и над столом поплыли густые клубы дыма. Многие достали табакерки, вдыхая прямо из них аромат заморского табака. Радость долгожданной встречи — словно воскресение души: вместе с нею добрые винные духи гонят прочь вражду и зависть, и злое семя хулы и коварства, разбрасываемое неустанно из дьявольской сумы, усыхает, не прорастая. Облегчаются и страдания.
Обилие напитков слегка опьянило Кантемира. В глазах господаря словно вспыхнуло новое солнце, в душе разлилось неведомое дотоле благодушие. Хорошо было сидеть вот так за столом с умным государем и его советниками и друзьями. Хорошо, когда с тобой считаются, когда ты на виду и суждения твои — в цене. Человеку для полноты жизни мало размышлений о славе египетских пирамид или красоте античных статуй. Прежде всего человеку требуется неустрашимая мощь орла, плывущего в небесной голубизне. Переедет князь на жительство в Петербург, станет одним из могущественнейших вельмож в России, и не будет над ним никого выше, чем царь. Останется здесь, в изгнании, — волен будет во всем, вернется в Молдавию — тоже будет волен занять престол, который ему по праву принадлежит.
После новых тостов Петр Алексеевич увел Трубецкого в комнаты, где развлекались дамы. Хотя мужчинам и не полагалось вмешиваться в их беседы, царь доставлял себе неизменно это удовольствие, и они встречали его с радостью и любовью. Ирина Григорьевна с медовым смехом усадила Петра Алексеевича за их стол, по свою левую руку. Ивана Юрьевича — по правую. Попросила обоих выпить бокал вина за благополучие сего дома, и они не стали отказываться.
Кантемир, как и другие гости, лишь изредка бросал в ту сторону осторожные взоры. В стороне от девиц и дам, без стеснения окруживших царя, виднелись дочери Ивана Юрьевича. Княжны робели присоединиться к старшим и негромко переговаривались с другими барышнями своего возраста и самыми юными из замужних, не привыкших еще к вольной болтовне своего сословия. Беседуя, княжны изящно выклевывали карамельки не более вишневой косточки из коробочки, повязанной серебристой лентой. Самой речистой казалась Раиса; между прядями ее рыжеватых волос сверкали крохотные золотые сережки. Улыбка во весь рот не красила княжну. Вторая из сестер, Элеонора, была невысоким, бесцветным существом с печальным взглядом. Время от времени она тоже навешивала пару слов на зыбкие ветви общей болтовни, но Раиса тут же обрывала ее; прочие же собеседницы утрачивали на мгновение свое оживление и взирали на бедную Элеонору как на привидение, нежданно явившееся к ним из ночи. Меньшая из дочерей Трубецкого, Анастасия, совсем еще юный побег семейства, лет шестнадцати от роду, высокая, тонкая и гибкая станом, как лоза, кончиками пальчиков держала ту самую коробочку с лакомством, по очереди угощая из нее приятельниц и сестер.