У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Хороши у Ивана Юрьевича дочки, — сказал Кантемир, более про себя.
— Хороши, отменно, — тут же согласился с ним канцлер Гавриил Головкин, чьи глаза под действием выпитого округлились и выпучились, как у лягушки. — Особливо, однако, умны. Злечастиа, постигшее князя, обернулось для них удачей. С самого младенчества отроковицы Ивана Юрьевича вкусили от плодов европейской учтивости, от сладости наук. Они получили редкостное образование, какое не часто встречается в наших местах.
— Что молодо, то и прекрасно, — вздохнул Петр Толстой, тоже основательно подгулявший. — Пока мы стареем и начинаем помышлять о вечном приюте,
— Истинно так, Петр Андреевич, — пробормотал Головкин. — Не считая того, что у тех, кто уходит, от этой мысли сердце обливается кровью.
Последние слова достигли тонкого слуха Меншикова. Он бросил в свою очередь косой взгляд в сторону хозяйских дочек и пресек мужской обмен мнениями не слишком лестными словами:
— Неслыханное дело, коли старцы не пустят слезу, завидев молодую красотку...
— Не греши, Александр Данилович, — возразил Кантемир. — Одни уже старцы, другим еще до того далеко. Одни пускают слезу, другие и не думают.
— И то правда, Дмитрий Константинович. Но ежели кто не стар и остался без пары, разве не след ему помыслить о постельке со сладеньким?
— А почему бы и нет? — отважно выпрямился Кантемир. И только тогда спохватился, что сказал, пожалуй, лишнее.
Действительно, Меншиков повернулся вместе со стулом в сторону царя, в нетерпении вытянув губы. Петр Алексеевич перед тем оставил толпу дам и вместе с Трубецким подошел к книжной полке, чтобы полюбоваться произведениями шведского картографа Олафа Магнуса. И теперь возвращался к своему месту за столом. Как только царь оказался рядом, Меншиков лукаво заметил:
— Мы здесь тоже не теряли времени, великий государь. Меж сидящими с нами старцами нашелся такой, что больно любит дары весенние. И хочется ему попробовать, и смелости не хватает.
— Что ты там мелешь, Данилыч? — спросил Петр, усердно действуя челюстями и вилкой. — Ты уже напился?
— Трезв как стеклышко, государь, — истово выпучил глаза Меншиков. — Именно потому и уловил причитания сих вернонодданных вашего величества, меж коими — душевные жалобы его светлости князя Кантемира.
— Ей-ей, Данилыч, не приведут твои шуточки к добру!
— Истинно свидетельствую и присягаю, государь, Петр Андреевич и Гавриил Иванович, свидетели мои, не дадут соврать. Вот они перед вами во плоти и кладут руку на евангелие. Князь Кантемир сознался, что по горло сыт своим вдовством и был бы счастлив соединить нити жизни с одной из дочек Ивана Юрьевича!
Сидевшие рядом отозвались возгласами веселого одобрения. Царь прожевал до конца, что попало в рот, проглотил, запил вином и с удовлетворением усмехнулся. В таких делах он был дока.
— Такого я не утверждал, Александр Данилович, — неуверенно возразил Кантемир.
— Я ли не говорил! — воскликнул Меншиков. — Робеет он, государь, робеет, как дитя! Не смеет, видать, без твоего дозволения и повеления.
Петр Алексеевич поднял бокал с искрометным напитком и сказал, от души веселясь:
— Подавите же в душе робость, друг и брат мой, князь Кантемир! Мы здесь все мужчины и всегда друг друга поймем! Да свершится ваше счастье! Со своей стороны, дозволяю вам избрать княжну из рода Трубецких, дабы соединиться с нею узами брака и жить в согласии и любви. Дайте волю сердцу, князь, а я
Кантемир, растерявшийся от крутого поворота дела, опустил глаза. Петр подтолкнул локтем Трубецкого:
— Что скажешь?
— Так я ж, государь, ради своих дочек...
«Вот что может получиться из необдуманного слова», — философски заметил про себя Кантемир, еще более теряясь среди поднявшегося вокруг веселого гомона.
Дмитрий Кантемир переступил важный рубеж в жизни мужа: миновал сорокапятилетие. В таком возрасте мало кто помыслит о том, чтобы взять в жены девицу, годящуюся ему в дочери, хотя никто и не верит, что ему уже столько лет, и сам он в душе не приемлет приближение старости, несущей ему тяжкое платье. Князю тоже не раз приходилось размышлять над движением времени, непрестанно текущего, оставляющего его позади, забывающего о нем. Постоянно занятый своими исследованиями, князь до сих пор держал себя в узде. Но вот на его горизонте появилась необычная каравелла. Из-за ее парусов приветно улыбались три грации, среди которых одна — особой прелести. Ее звали Анастасией, и ей даже в голову не приходило, что ее красота покорила кого-то всерьез.
За столько лет одиночества судьба могла подарить ему теперь подругу.
Женитьба станет для него началом новой жизни. Вступив в этот брак, он породнится с одним из древнейших московских княжеских родов, а это неизбежно увеличит его влияние и силу среди российской знати. Если бог приведет отвоевать венец Молдавии, с такой княгиней рядом на престоле Кантемир сумеет еще теснее связать судьбы двух единоверных народов и стран, дабы вместе они вовеки цвели и одолевали общих недругов.
Такие мысли лелеял Князь под горячими парами продолжающегося пиршества. Но втайне понимал, что уже наутро, охолодясь, может раздумать. Ибо хмель обманчив: затуманит сознание, и хромая старуха покажется красной девицей; иной же от нее расхрабрится настолько, что бросится в бой и со сказочным великаном или змеем.
Ошибаться на жизненном пути легко. Но трудно, воистину трудно порой исправлять ошибки, совершенные сгоряча.
Пир у князя Трубецкого затянулся до поздней ночи. Забыв о сватовстве и прочих печалях, хозяева и гости развлекались и говорили только о приятном.
В разгар шумных бесед Иван Юрьевич узнал, что князь Кантемир собирается ехать в Москву, и просил его благоволить совершить путь до старой столицы вместе с его собственным семейством. Ирина Григорьевна и он проведут в Петербурге один только день, чтобы уладить некоторые мелкие дела. А послезавтра двинутся в путь, ибо там их родное гнездо и места, милые сердцу.
Вот так, в четверг, около полудня, Дмитрий Кантемир поместился в большой карете с Иваном Юрьевичем и его близкими и направился к Москве. Надо было привести в порядок дела тамошних имений и усадеб, чтобы с чистым сердцем возвратиться на жительство к северным берегам, где воды Невы вливаются в Балтийское море. Стояла хорошая летняя погода. Днем молодецки сияло солнце и веял игривый южный ветерок; ночью над ними проходил дозором серебряный серп месяца и указывали путь бесчисленные сверчковые оркестры. Путешествие продолжалось без происшествий, прерываемое лишь пяти-шестичасовыми остановками на отдых у знакомых помещиков или на постоялых дворах.