У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

— Хороши сорванцы! У меня от беспокойства разрывается сердце, а вы баловством занялись!

— И не баловством вовсе, сестрица, — ласковым голосом отвечал младший из братьев, Антиох. — Но теми богинями, коих поэты воспели в виршах.

— Уж даст бог, прознает государь-отец о ваших делах! Посмотрим, что вы станете отвечать его высочеству! И что нам всем теперь делать? Крестный ход давно прошел во храм. Отец искал нас, но не нашел. И ищет, верно, сейчас. Такова благодарность ваша за все заботы его высочества?

Княжичи опустили глаза, без особого, однако, раскаяния. Особенно дерзко глядели Константин и Матвей, которые с недавнего времени спознались с рюмкой и продолжали с ней дружить, несмотря на строгие выговоры старших.

Сегодняшняя проказа тоже была их делом. Неподалеку от сенатского дворца на глаза обоим попалась девица их возраста,

хорошенькая, с волосами цвета воронова крыла. Девушка продавала цветы. Константин и Матвей приблизились к ней, спрашивая, откуда у нее такие прекрасные цветочки. Антиох и Шербан, не желая отставать, подошли вслед за ними. Услышав странный для нее вопрос, девушка перепугалась и бросилась бежать. Совсем разошедшиеся княжата пустились следом. Чем быстрее они за ней гнались, тем отчаяннее удирала цветочница. В кузнечной слободке, куда завернула беглянка, в большом дворе, заставленном навесами и шатрами, девушка остановилась, громко призывая на помощь. На ее крик и выскочили ковали, державшие колья и молоты. Княжичи остановились. «Что надо» — спросил грубым голосом волосатый здоровяк. Хрупкие юные княжичи, погнавшиеся в шутку за чарующим видением, с нерешительностью посмотрели друг на друга. Однако Матвей неожиданно рассердился: «Отдайте-ка нам ту ворону с корзинкой!» «Сам ты ворона!» — ответил волосатый кузнец и дал товарищам знак к нападению. Но дальше воинственного клича дело не пошло — в воротах двора появился капитан Брахэ с его драбантами.

— Не сердись, сестрица Мария, — прильнул, как котенок, к плечу княжны Антиох. — И мы восславим тебя, как Фемиду, богиню справедливости, дочь Земли и Неба. А на кого падет твоя милость, над тем смилуется и господь, как сказано в святом писании. Ибо государь, отец наш, не станет бранить нас по такому пустому поводу, если ему на нас не нажалуются.

Антиох был самым любимым братом княжны и нежным словом не раз добывал прощение для себя и для соучастников своих шалостей. Мария ласково оттолкнула его ладошкой.

— О каких жалобах говорит ваша милость? За кого вы меня все принимаете? Вы же знаете, что я не стану ябедничать. Но...

Капитан Брахэ громким голосом повелел народу расступиться. Княжичи встали рядом с Варварой Михайловной и княжной Марией, заботливо их опекая и искупая тем свою вину.

В больших дверях собора святой Троицы люди в давке вышибали друг из друга дух. Напрасно силился капитан Брахэ пробить своим подопечным дорогу. Слова и кулаки оставались бессильными. Народ встал на проходе сплошной стеной.

— Не трудитесь зря, господин капитан, — решительно отстранила Варвара Михайловна старого служаку.

Велев Марии с княжатами следовать за ней, меншиковская свояченица двинулась вперед, выставив плечо. Не силой плеча, но страшными словами, роняемыми змеиным языком знатной дамы, открывался перед ними, словно чудом, заметный проход. «Вот он, черт! Вот он, черт!» — бросала Варвара Михайловна на ходу, хорошо зная, какой ужас вызывает такое сообщение у человека, пришедшего в церковь. Услышав это, люди торопливо крестились и отодвигались изо всех сил от говорящего, бормоча что-то со страхом себе под нос. Варвара Михайловна, ведя за собой Марию, легко расколола живую стену молящихся и любопытных, перед которой даже такому закаленному воину, каким был капитан Брахэ, пришлось отступить. Пройдя через пронаос, они свернули влево, устроившись среди стоявших там знатных петербургских дам, в удобном для обозрения местечке.

Огоньки бесчисленных свечей трепетали, бросая вокруг таинственный свет. Еще больше тайны чудилось в росписи и иконах, глядевших со стен, в мерцании золотых и серебряных украшений и окладов. На набожный лад настраивали души прихожан ароматы горячего воска и ладана. В этом месте, в полумраке божьего дома, человек уже не может оставаться наедине с собою. В этом месте над ним обретает власть высшая сила, всемогущая и вездесущая.

Синклит архиепископов давно завершил молебствие. Теперь, по приказу царя, зачитывали статьи мирного договора со шведами и диплом об его утверждении. Потом прочитал свою проповедь архиепископ Новгородский и Псковский Феофан Прокопович, вице-президент святейшего синода. Ученый клирик и на этот раз проявил перед всеми несравненное ораторское искусство. Он с воодушевлением держал речь о достославных деяниях своего государя, от восшествия царя на престол до того самого, торжественного дня.

Следя за тем, как архиепископ спускается с кафедры, с каким благочестием склоняется перед алтарем

и как отходит к другим святым отцам, княжна Мария вспомнила о том, что рассказал однажды отец. За несколько лет до того, как архиереи столицы собирались в одной из сенатских комнат, туда вошел большими шагами царь Петр. На вопрос Петра, чего они желают, собравшиеся ответили, что им желательно получить патриарха. Тогда царь вынул из кармана церковное уложение, составленное как раз Феофаном Прокоповичем, положил его перед ними на столик и грозно молвил: «Вы требуете патриарха. Вот вам патриарх духовный. Для тех же, кто станет противиться, будет стальной патриарх!» Сказав это, царь вырвал из ножен кинжал, вонзил его в столик и вышел. Так был основан святейший синод, и княжна Мария легко представила себе, какими глазами смотрели служители божьи тогда на появившийся перед ними блестящий клинок. Он — непобедим. Он — не страшится никого и никогда.

— Чему улыбаетесь, княжна? — прошептала Варвара Михайловна.

Мария ее не услышала. Взор ее остановился на канцлере Гаврииле Ивановиче Головкине, благообразном, достойном и мудром сановнике, в чьем ведении находились самые важные государственные дела. Гавриил Иванович, в парике каштанового цвета и блестящем французском платье того же колера на длинном, сухощавом туловище, отделился от группы сенаторов и направился к царю. Приблизившись к Петру, канцлер замедлил шаг, чтобы остальные его догнали. Когда рядом встали Александр Меншиков, Петр Толстой, Дмитрий Кантемир и другие близкие советники государя, Головкин сделал еще один шаг и, глубоко поклонившись, заговорил.

Слово в церкви всегда велико и весомо, ибо слышится всюду. Княжна Мария слушала, затаив дыхание, словно Головкин обращался также и к ней.

— Всепресветлейший, державнейший монарх, — возгласил канцлер, — всемилостивейший наш самодержец!

— Вашего царского величества славные и мужественные воинские и политические дела, чрез которые только единые вашими неустанными трудами и руковождением мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света, и можно сказать — из небытия в бытие произведены и к обществу политичных народов присовокуплены, как то не только нам, но и всему свету известно; и того ради, как сумеем мы, по слабости своей, достаточно благодарных слов измыслить за это и за настоящее заключение столь славного и полезного государству вашему с короною свейского вечного мира, как плода трудов рук ваших, по достоинству возблагодарить. Но, зная нелюбовь вашего величества к таким хвалам, не смеем здесь оных и распространять. Однако же, дабы не посрамить себя этим перед всем светом, дерзаем мы, учрежденный вашим величеством сенат, именем всех во Всероссийском государстве подданных вашего величества, всех чинов народа всеподданнейше просить, да соблаговолите от нас, в знак слабого нашего признания стольких отеческих нам и всему отечеству нашему оказанных благодеяний, титул отца отечества, Петра Великого, императора всероссийского принять, из которых титул императорский вашего величества достославным предшественникам от славнейшего императора римского Максимилиана вот уже несколько сот лет приложен и ныне от многих властителей дается. А имя Великого — по делам великим вашим по достоинству вам уже многие и в письмах за своими печатями прилагают. Что же до имени отца отечества, то мы, хотя и недостойны такого великого отца, но по милости божией, нам дарованной, дерзаем приложить по примеру древних греческих и римских собраний, которые прославившимся славными делами и своей милостью монархам оное прилагали. Ваше отеческое любовное снисхождение к нам придает нам такую смелость, что мы, при верноподданнейшем благодарении, достойное достойному воздаем, всенижайше прося, по славному в свете великодушию своему, этой милости нас удостоить и эту нашу просьбу всемилостивейше принять. Виват, виват, виват, Петр Великий, отец отечества, император всероссийский! — завершил он торжественным, необыкновенно звучным голосом свою речь.

Сенаторы с жаром поддержали его:

— Виват, виват, виват!

Словно раскаты грома под сводом неба, латинское слово прокатилось из уст в уста по всему огромному храму:

— Виват, виват, виват!

Одновременно загудели колокола. Подали голос сотни труб, барабанов и литавр. Потрясла басовитым грохотом окрестности артиллерия в крепости. Отозвались орудия ста двадцати пяти галер, выстроившихся на Неве перед собором. Выстрелили двадцать девять тысяч ружей двадцати девяти полков, недавно возвратившихся из Финляндии и построенных по высочайшему приказу.