У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

— Господи, за что так жестоко караешь меня?! — вырвался из груди стон.

— Ты произнес имя господне, государь!.. — раздался голос монаха. — Тяжкий груз на сердце твоем, коль скоро ты вспомнил господа бога.

— Почем тебе известно, кто я? — попытался воевода в скупом свете звезд разглядеть лицо говорящего.

— Долгое время был тебе слугой и рядом с тобою пребывал...

— Кто ты?

— Тогда меня звали Асени...

— Это ты, Костанди?..

— Я, твоя милость!

Воевода охватил голову руками.

— Эх,

спафарий, спафарий! Прислушайся я тогда к твоему совету, не пришлось бы сегодня быть мне беглецом в этих лесах. Но я не думал, что змея-логофет мог так вероломно продать меня врагам.

— Все преходяще на этом свете, твоя милость... Возложи надежды на всемогущество всевышнего! Только он может исцелить раны души нашей.

— Озлоблен я, спафарий! Даже молиться не могу! Супруга с сыном нашим в Сучаве пребывают, а в стране хозяйничают чужеземцы. Куда идти мне? Где найти утешение страданиям моим?

— У тебя в Стамбуле родня, твоя милость. Отправляйся туда. Княжна Пэуна с ее ангельской добротой утешит тебя.

— Нет ее более в Стамбуле, дочери моей. Я расторгнул ее супружество с Грилло. Год целый искала тебя княжна по всем обителям, но не нашла. Горькие слезы лила, считая тебя мертвым. В конце концов, я выдал ее за Конецпольского. Она пребывает в замке под Краковом, а путь мне в ту страну перерезан. Поеду к княжне Руксанде.

— Великое смятение внес ты в душу мою, твоя милость. Все, что покрылось прахом забвения, вновь растревожилось. Пойду, помолюсь.

— Помолись и о моей беспросветной жизни, спафарий!

— Помолюсь, твоя милость, непременно помолюсь!

Утром пожелал господарь попрощаться с монахом, но дверь церкви была заперта. Он уехал, так и не повидавшись с ним, а к вечеру переправился через Днестр вброд и двинулся к Рашковской крепости.

А в лесной церквушке, после проведенной в молитвах ночи, поднялся с пола монах и обратил свой взор к лику богородицы, дабы возблагодарить за то, что очистила душу его от искушения. Но вдруг застыл, не в силах оторвать взгляда от прокопченного дымом лампады образа. Сверху, с потемневшей иконы, смотрели на него заплаканные глаза княжны Пэуны.

И тогда монах сбросил с себя рясу, взял суму и посох и покинул скит. За ним остались распахнутые двери, словно руки, раскрытые в напрасном и немом зове.

35

«Все в жизни изменчиво, все зыбко».

Мирон Костин

Прибытие тестя не слишком обрадовало Тимуша. За столом он сидел хмурый и с гостями обменивался скупыми словами. Как только окончилось застолье, ушел в свои покои и разговаривал там с полковником Хлухом. Воевода остался с Руксандой наедине.

— Не хочет зять признать свою вину, — огорченно покачал головой Лупу. — Прислушайся он тогда к моим словам и к мнению полковников своих, что

в сражениях многажды испытаны, мы бы одолели врагов наших и не скитался б я сегодня, а находился в своей стране.

— Виновным, батюшка, был не один Тимуш. Есть еще и воля всевышнего. Разве тот потоп, что хлынул тогда с неба, не был божьим наказанием? — опечаленно проговорила Руксанда.

— Чем это не угодил я отцу небесному? Монастыри воздвигал, те, что разрушались, чинил. И церкви восточной не дал пропасть на радость нехристям поганым, восточных патриархов без конца золотом осыпал. Ни одно духовное лицо не покидало двора с пустыми руками. За что же столько кары и страданий на мою голову?

Руксанда молчала. В своей обиде на судьбу забыл воевода о страшной смерти духовника Иосафа, и об уходе митрополита Варлаама из Ясс, и о преданных смерти боярах, и о других во множестве творимых им злодействах.

— Господарыня и сын наш в окружении вражеском пребывают. И не одни они, но и братья и племянники мои, и дом, и добро... Эти черные мысли не дают мне покоя ни днем, ни ночью.

— Успокой свою душу, отец! Отбрось черные мысли и отдохни. Я сама переговорю с Тимушем и нисколько не сомневаюсь, что он пойдет избавлять тебя от врагов.

Заронив в сердце отца надежду, Руксанда торопливо направилась в восточное крыло замка. Она застала Тимуша и полковника Хлуха за опробованием прочности новых сабель.

— Пан Тимуш, желаю поговорить с тобой, — сказала она нежным голосом.

— Должно быть, что-то весьма значительное, ежели моя драгоценная супруга пришла ко мне, — улыбнулся Тимуш. — Впрочем, наперед знаю, о чем сказать хочешь.

Тимуш подошел к княжне и пристально на нее посмотрел.

— В Молдавии мне больше искать нечего! Ясно?

— О, Тимуш! Ты, так рьяно защищающий угнетенных и преследуемых, разве ты допустишь, чтоб на земле, где тебя с такой любовью принимали, государыня и брат наш отданы были на мучения во вражеские руки? Над гетманами Георгием и Гавриилом и над братьями моими двоюродными занесен меч! Тот подлый логофет не преминет убить их, чтоб таким образом открыть себе путь к престолу!

— Кругом виноват твой батюшка, пани Роксана. Со всеми соседями ссорится, всех желает согнать с престола. А с каким войском? С горсткой людей он тщится весь мир завоевать! Рядом с отцом твоим, милостивая пани Роксана, я больше не сражаюсь. Лучше взять татар в помощь.

— Как тебе угодно, Тимуш. Все же, посоветуйся с воеводой.

— Эти дела решает гетман. Пускай едет к нему и просит войска. Я не поеду. Серчает батько на меня за то, что Богуна саблей ударил.

— И не напрасно серчает, — сказал Хлух. — Такие полковники честью войска запорожского являются. А воеводу ты не покидай. Я видел его на Пруте, когда разбежалось войско. Дивлюсь, как это у него сердце от обиды не раскололось. К тому же и гетман Георге из-за коня попал в руки врагов...

Хлух попыхтел своей короткой трубочкой.