У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Ранен Тимоша? Говори, чего молчишь!
— Убит!
Гетман рухнул на лавку. Лицо его побелело, губы стали синими.
— Убили, псы! — схватился он обеими руками за голову. — Убили моего сыночка Тимошу!
Он долго еще сидел безмолвный, бесчувственный, без движения, словно окаменелый. Когда же поднял глаза, то увидал перед собой воеводу Лупу. Смотрел на господаря, не узнавая, словно на чужого, но немного погодя сказал угасшим голосом:
— Что теперь поделаешь? Одно меня радует — не попал
Спустя сутки всем войском двинулись в Переяслав. Там отслужили большую заупокойную службу и там же похоронили Тимуша. Все войско прошло перед открытой могилой, в которой лежал дубовый гроб, и каждый бросил туда горсть земли пополам со снегом.
Госпожа Руксанда, бледная и слабая, только что поднявшаяся с постели после рождения двух мальчиков-близнецов, стояла поддерживаемая с одной стороны Анной, с другой — своей няней. После похорон пришел воевода в натопленную комнату, где лежала в постели княжна Руксанда. Грустный и осунувшийся, он сел у ее изголовья.
— И года не пришлось мне порадоваться жизни, теперь же до конца своих дней буду пребывать в черном вдовстве, — вздохнула княжна.
— Душевную твою муку я хорошо понимаю, дитя мое. Но нам разве легко? Кто это так жестоко проклял нас?
Воевода вопрошал себя, хотя знал, что множество проклятий сыпалось на его голову. Какое именно из них настигло его и весь его дом? Быть может, Агафьино, бывшей его кормилицы? А может, и Рэлуки, томящейся в татарском плену, или же проклятие Пэтракия в смертный его час?..
— Ты молода и раны души в эти годы быстро излечиваются. Худо-бедно, но ты владеешь Рашковской крепостью, в которой можешь всегда найти прибежище. Мне же, несчастному, гонимому, утратившему все, — куда хуже. От такого горя, от таких забот, — сам не знаю, как еще не сошел с ума?
— Не покинет тебя свекр. Он поможет. Большое сердце у этого человека.
— Как же мне просить, ежели он любимого сына своего не пожалел и послал на смерть ради моего благополучия? С каким лицом приду к нему?
— Он все поймет и поможет тебе.
— Я же думаю и о другом, дитя мое. Как бы мне не разгневать турок, ежели приду с казацким войском добывать престол. Уж лучше попрошу войско у хана. Он-то подданный Порты.
— Поступай, твоя милость, как сам понимаешь! — молвила утомленная Руксанда.
— Хочу с тобой попрощаться.
— Разве ты уезжаешь?
— Еще погожу немного, чтобы посмотреть, как пойдут дела. И дождусь весенних дней.
— Да сохранят тебя ангелы, батюшка, иди с миром!
Воевода поцеловал в лоб дочь свою и по щекам его покатились слезы. Он вышел из горницы. С каменной тяжестью на сердце уселся в рыдван, предчувствуя, что навсегда расстается с любимой своей дочерью.
Вот
— Отвести боярина в погреб, — приказал он.
Жупын Тома, с трудом поднявшись с кресла, поклонился в ответ и сказал:
— Благодарствую, логофет, за гостеприимство, что мне оказываешь!
— Вчерашний логофет — это сегодняшний господарь, и ты это хорошо ощутишь на своей шкуре, жупын Тома!
В один из этих вечеров Штефан Георге позвал господарыню в свои покои. Госпожа Екатерина вошла с высоко поднятой головой.
— Рад видеть тебя, госпожа! Уж прости ты меня, что не пришлось поговорить с тобой раньше, но тяжкое наследие оставил мне супруг твоей милости; заботы многие и трудности испытываю. Садись, прошу, закуси, потому как в крепости вы, насколько мне известно, ели и дохлятину.
Госпожа ничего не ответила и продолжала стоять, глядя куда-то в сторону.
— Держишь обиду на меня за то, что прогнал Лупу с престола. Но ты вспомни, скольких господарей он согнал и даже убил.
Госпожа подошла к окну и застыла, погруженная в свои мысли. Где теперь, в эти грустные минуты, супруг ее? Какие мысли терзают его? Какие страдания?
Штефан Георге обнял ее за талию.
— Сколько нужды ты натерпелась, но прекрасной все же осталась! — жарко зашептал он. — Ах, Екатерина, ты сожгла мое сердце с того мгновения, когда я впервые тебя увидел. Ты свела меня с ума своей красотой.
Госпожа вырвалась из его рук и со сверкающими гневом глазами бросила ему в лицо:
— Бесстыжий пес, как смеешь ты прикасаться к тому, что принадлежит хозяину твоему, из чьих рук ты ел хлеб?
— Хлеб-то я ел, — разом протрезвел логофет, — но не из рук Лупу. Потому как я сам большой боярин и имений у меня множество. И уж если я прижал тебя к груди, то еще не сделал того, что делал муж твой в доме моем!
— Гнусная клевета, поганым языком произнесенная! Как бы тебе иначе оправдаться перед людьми за подлые дела, что тобой свершены.
— Хочу, чтоб ты не забывала, Екатерина, перед кем стоишь сегодня. В моих руках находишься и волен я сделать все, что желаю, — насупился Штефан Георге. — Но не насильно, а по доброму согласию желаю, чтобы все произошло меж нами. Только одно слово скажи — и сегодня же расторгну брак свой с госпожей Сафтой. Я сделаю тебя господарыней страны и положу к твоим ногам несметные богатства.
— Я есть господарыня и останусь ею столько времени, сколько жить будет его милость, которому сохраню верность, как полагается супруге господаря.