У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Нога Василе Лупу никогда больше не ступит на эту землю. Турки прислали мне фирман на княжение и господарем провозгласили. Теперь пускай он остережется, дабы не попасть в их руки. Иначе головы ему не снести.
— Пусть каждый о своей голове заботится! Потому как господня кара, рано или поздно, все равно настигнет. Ты же ничего кроме ненависти нашей не получишь!
Штефан Георге поглядел на нее враждебно.
— Дабы не оставаться должным, отплачу тебе той же мерой. Так вот, госпожа, скажи-ка нам, в каких тайниках находятся богатства Лупу? Быть такого
— Все, что было, — и деньги, и одежды, — все я разделила меж отважными защитниками моими за их верную службу.
— Скрываешь, Екатерина! Не хочешь правды открыть! Думаешь, эти богатства опять попадут в руки Лупу? Ошибаешься! Они будут ничьими! И ежели не захочешь рассказать нам по доброй воле, как бы не пришло время испытать тебя огнем.
— Ты не боишься, что придется ответить за все беззакония, что творишь?
— Пока Лупу придет спасать тебя, сгинешь и ты, сгинет и сын твой в темнице. Пошлю палача, чтобы он укоротил ему нос, дабы не искал, как отец его, княжеского престола.
— Пока вырастет мой сын, неужто ты еще будешь жив?
— Я-то буду! Будет ли он? Теперь иди! Ты не посчиталась ни с моими словами, ни с сердцем моим! Не желаю больше видеть тебя!
Госпожа вышла из комнаты, ступая неторопливо и гордо, хотя на душе у нее была темная ночь. Слова и угрозы Штефана — она хорошо понимала, — не пустые. Пошлет он палача, чтоб изуродовал сына.
Всю ночь простояла госпожа перед иконами и молилась со слезами на глазах.
— Дева Мария, — вздыхала она, — и ты была матерью и знаешь, что такое боль, что такое страдание. Защити сына моего от жестокости мучителей, не позволь приключиться этому страшному злу над невинной жертвой.
Так молилась госпожа. А палач уже точил свою бритву. Он вошел утром, огромный и страшный, и обшарил мрачным взглядом комнату.
— У меня господарское приказание — подкоротить у паныча нос.
Госпожа в ужасе схватила Штефаницу на руки и закричала:
— Не отдам!
Мальчик, разбуженный криком, вдруг увидал в руках этого ужасного человека бритву и заплакал.
— Зря ты противишься, — осклабился палач.
Госпожа упала на колени, подняла свои полные слез глаза к этому посланцу смерти и взмолилась:
— Добрый человек, смилостивься! Посмотри на этого ангелочка! В чем вина его, чтобы терпеть такую муку? И у тебя была мать! Бери эти драгоценности! — протянула она диадему и золотые цепи с шеи. Я отдам тебе и брошки, и кольца, и сережки, и эти два кошелька, только пожалей его.
Палач на мгновение задумался, потом сказал:
— Давай все сюда и принеси белый платок!
Госпожа достала из узелка с вещами платок.
— Я чуть порежу тебе палец!
— Режь, сколько нужно, — сказала госпожа и даже не дрогнула, когда бритва рассекла ей указательный палец. Кровь обагрила платок.
— Повяжи ему нос этим платком и пускай так остается, пока вас не отвезут в Бучулешты, потому как там приказано запереть вас.
— Да защити тебя небесная
Палач ушел в полном недоумении. За всю свою жизнь ни разу не слыхал таких слов. Он осмотрелся вокруг, словно проснулся от страшного кошмара. С отвращением глянул на свои руки. Сколько жизней отняли они? Сколько голов отсекли, сколько рук и ног отлетело по их вине? Сколько проклятий и брани слышал он? Нет человека, который, встретившись на дороге не обошел бы его, как прокаженного, нет ребенка, который не заплакал бы при виде его. Что это за жизнь? И какая смерть ожидает его?
Палач швырнул бритву далеко в озеро, перетянул кожух поясом, натянул на глаза кушму и пошел. Он не знал, куда идет и где остановится. Одно знал: с сего дня жить будет как человек. Разве не назвала его госпожа «добрый человек»?
Через несколько дней господарыню, сына ее и жупына Тому отвезли под стражей в Бучулешты, а Штефан Георге возвратился в Яссы.
Отныне Молдавия имела нового господаря.
38
«Скрытая ненависть больше бед приносит».
Гетман Хмельницкий держал совет со своими полковниками.
— Какие вести из Молдавии? — спросил он Виховского.
— Возвели турки Штефана Георге в господари. Много денег отдал он и венгерцам и туркам, и даже татарам заплатил с лихвой.
— А как он с ляхами держится?
— Всячески угождает, — заерзал на лавке Хлух. — Как иначе держаться, ежели они пособили ему забраться на престол?!
— А как тот шелудивый пес, Кондрацкий? Где он сейчас?
— Сгинул от болячки в Каменице, — ответил Федоренко.
— Счастье его, что подох, не то попади он мне в руки, собственной кровью упился бы, гад! Что еще, Иване? — спросил он. — Какие письма нам прибыли?
— От хана письмо имеем.
— Ага, пишет нам брат наш, — насмешливо ухмыльнулся гетман. — Давайте послушаем, что пишет... Читай, Иване!
Виховский откашлялся и начал:
«Атаману казацкому Богдану-бею! Пишу тебе и спрашиваю, Хмель-бей, почему так гонишь и убиваешь подчиненных моих и не пускаешь проходить через землю твою к местам добычи? Этим они наносят тебе урон? Вспомни, о чем ты клялся, когда приходил к нам за помощью? В большой опасности находился и пропал бы от ляхов, если бы мы тебе не помогли...»
— За это тебе жирно заплатили! — крикнул гетман, словно хан присутствовал на совете.
Виховский читал дальше:
«Сколько раз ты ссорился с ляхами, разве мы не были на твоей стороне?»
— Гнида! — ударил кулаком по столу Богдан. — Как только язык у него поворачивается такую ложь говорить?! Будто это не он сбежал средь ночи из Каменицы? — побагровел от гнева гетман.
Виховский подождал немного с опущенными долу глазами, пережидая, пока утихомирится гетман, и продолжил: