Убить миротворца

Володихин Дмитрий Михайлович

— Доминирование крови? В смысле, национальности?

— А! — отмахнулся двойник, — Кровь! Да кровь — ерунда. Кровь наша вроде коктейля из трех коктейлей. Мы… думаем одним способом. У нас прошлое одно, вера одна, язык один, ну, с кое-какими разночтениями… Не знаю, как тебе объяснить…

— Да самыми простыми словами. Если, конечно, можно.

— Отчего ж? Давай попробую. Не боги горшки обжигают. Что такое наши? Да понятно, что. Наши говорят по-русски, хотя и с кое-какими разночтениями. Наши живут в России на Земле, на Русской Венере, на Русской Европе и н Терре-2. Православные на пять шестых. Наши раздолбали татар на Куликовом поле, шведов под Полтавой и немцев под Сталинградом. Наши первые полетели в

космос. Наши устроили самую большую империю, а потом самую мощную революцию. У наших была самая великая литература. Ну, если не считать Шекспира, но он не лучше, он — вровень. Наши больше всех пьют, на войне лучше всех обороняются и дерьмово наступают. Опять же, Дима, наши классно разбираются в технике. Наши умеют делать оружие как никто хорошо, а строят дома как никто плохо. Наши не любят, чтобы кто-нибудь снаружи совался со своими сопливыми советами. Наши всегда уважают родню, то есть держатся мелкими кучками, вроде кланов, мужик, а не по одному. Никто из наших не умеет делать так, чтоб деньги у него задержались надолго. Заработать — можем, а сохранить — все равно Бог не даст. Ну и конечно, брат, наши бабы — самые красивые. Как-то так. С допуском сто шагов туда и обратно…

— Понимаю. Другие, те, кто не наши, — хуже. Так выходит?

— Нет, брат. Другие не хуже. Другие — просто другие. Бог разбил клумбу, а на ней фиалки, ирисы, георгины и прочая дребедень. Ты родился ирисом, допустим. Георгин ничуть тебя не хуже, но он — георгин, а ты — ирис. И вам ни к чему быть одним целым.

— У тебя какая-то логика… инопланетянина. Но мне интересно.

— А ты послушай. Отсюда и у двадцать четвертого года ноги растут. Кем мы были тогда? Никем. Так, блин в общей стопке. А наверху грузик, один для всех, — Женевская федерация. И не выбраться из-под нее, уж прости, не вздохнуть, как следует. Никакой почти не было разницы: традиционалисты, прогрессисты… Что одни, что другие, а президент все равно не был хозяином в своей стране. Просто… Петров тянул до последнего, не давал нам забыть, кто мы такие, и чем ирисы отличаются от георгинов. Сделать ничего серьезного не мог, просто сопротивлялся окретиниванию… Ждал, я так думаю: вот, пошлет Бог чудо, и мы выберемся как-нибудь. Если будем твердо знать, что нам надо выбираться. Бог послал электронный кризис.

Дмитрий почувствовал себя кроликом, заглянувшим в самые очи удаву. Разговор кружным путем вернулся туда же, и вот уже удавья пасть нескромно разинута у кроличьего носа. Он пропал. Ему хватило бы энергии на попытку совершить дыхательные упражнения, стабилизирующие эмоциональное состояние. Но при двойнике как-то неудобно сопеть… Он смог лишь вяло ответить:

— Ну и что же…

— Все то же! В 2031-м начали одновременно мы, Китай и Латинская Америка. Аргентину с Чили Федерация еще смогла подавить, а на прочих силенок не хватило. По швам поползла. Мы, кстати, первыми красного петуха пустили, и, дедушки-прадедушки говорят, нехудо повеселились… Чтоб ты знал.

И тут Дмитрий ощутил, как упоительная ярость захлестывает его. Раньше он не знал этой эмоции. Никогда. Он захотел доказать наглецу всю бессмысленность его похвальбы. И еще больше — отстоять смысл своего мира.

— Чем ты хвастаешься? Кровью, пролитой твоими предками? Вы ведь и сейчас воюете… Так? Ведь так!

— Воюем.

— И ты офицер. Следовательно, профессиональный убийца! А у нас — мир. У нас давно нет войн! Ты можешь осознать: полный и всеобщий мир! Без исключений!

— Мир… как полное поражение тех, кто хотел жить по-своему.

— Я не могу понять, почему ты столь спокойно рассказываешь о смертоубийстве… да обо всем, что у вас там происходит и раньше происходило. Разумна ли такая жестокость? Она — безумие, полнейшее безумие!

— Жестокость? Да какая у нас жестокость! Мы просто энергичные люди. Нет у нас никакой

особенной жестокости.

— А у нас это называется именно так и никак иначе. Иногда я думаю: допустим, вы в очередной раз победили в очередной потасовке…

— В войне, Дима. Это нехорошо называть потасовками. Поверь на слово.

— В войне, в войне… Да. Вы опять одолели кого-то. Но сколько крови было пролито, сколько жизней положено! Полагаешь, дело того стоило? А не лучше ли было уступить, чтобы не допускать таких потерь? Человеческая жизнь дороже… дороже чего хочешь, я в этом уверен.

— Человеческая жизнь? — Виктор зло рассмеялся. — Человеческая жизнь? Да она гроша ломаного не стоит. Особенно жизнь, прожитая впустую.

— Что ты говоришь!

— Я прав, Дима. Сто лет назад человеческая жизнь здорово обесценилась в нашем мире. Она стала дешевле рулона туалетной бумаги, такой грубой, что задницу царапает, самой худшей, Дима. Самой худшей, Дима! Ты только подумай.

— Не понимаю…

— Не перебивай. У вас сколько населения? Всего, на всей планете?

— Официальные цифры — одиннадцать миллиардов…

— А неофициальные?

— Неофициальных нет и быть не может. Витя, мы же…

— Да понял я. Тесновато?

— Многие считают, что да, тесновато. Зато все под контролем.

— А у нас, на Терре-2… я… родом с Терры… всего один миллиард и восемьсот миллионов… плюс по одному вечно живому на двух просто живых. Он им забыть не дает, сколько стоит вся их жизнь. Цена давно установлена, цена, твою мать, — гуманистическая.

— Ты разговариваешь со мной ребусами.

— Подожди, сейчас объясню я. Вот, сто лет назад, как только Лабиринт открыли… колонизация началась. Только не настоящая.

— ?? — такое лицо у него, наверное сделалось. Но перебивать не посмел.

— Сейчас ее называют умным словом «протоколонизация». В отличие от настоящей. Сначала двадцать лет «прото», а потом уж такая, какая и нужна была. Так вот, протоколонизация, это когда набирают целый караван блочных лайнеров где-нибудь на лунной орбите, запихивают туда полмиллиона человек… ну… или вроде того… а потом транспортируют их к Терре-2, или, скажем, к Терре-3, или к Терре-5, теперь она Нью-Скотленд называется… А потом — что? Потом, брат, всех гуртом вываливают в космос. Трупы в атмосфере сгорают, — все чисто, кровушку с мылом отмывать не надо. Это называлось «второй шанс для этноизбытков». То есть для человеческого скота, который забивали. Хорошее выражение? Скажи, хорошее, выражение, а? — глаза у двойника в одну секунду стали какими-то шальными. Одновременно злыми и веселыми. Как у какого-нибудь опасного преступника. Дмитрий Сомов никогда не видел настоящих опасных преступников, но, наверное, именно такими у них должны быть глаза.

— Сколько… всего?

— До сих пор точной цифры нет. Одни говорят, техника не позволяла вывезти с Земли больше 500 миллионов. Но это дудки. Другие говорят: судя по демографическим данным, — и 10 миллиардов могли… того. Историки, большинство, то есть, историков, сошлись на качественной такой цифирьке от полутора до двух с половиной.

— Миллиардов человек?

— Нет, кульков с орехами.

— Не верю! Мне как-то не верится…

— Какой мне резон обманывать тебя?

— Какой? Да уж какой-нибудь найдется.

— Да не будь ты чем щи наливают, Дима! Я свожу тебя к нам. Еще разок. Отыщу специально для твоей дурной головы учебную программку. Посмотришь. Для всех доступные данные. Женевцы сами все признали — еще когда-а! Говорят: «Кто-то должен был взять на себя ответственность и проделать грязную работу. Зато проблема перенаселения была решена раз и навсегда». Врут, как всегда, конечно.

— Это мы женевцы, Витя. Девяносто пять сотых планеты Земля и подавляющее большинство ее населения. Я тоже, Дима, женевец… Как же они… как же мы могли!