Убийство в Амстердаме

Бурума Иэн

Айаан Хирси Али очень хорошо понимает это. Она подметала полы на заводах и переводила для неграмотных женщин, парализованных страхом и смущением в обществе, которое они были не в состоянии понять. Некоторые страдали от жестокого обращения со стороны мужей или отцов; некоторые заразились СПИДом; некоторые потеряли девственность и были выданы замуж за незнакомых мужчин. Это не было похоже на обетованный Запад, о котором мечтала Хирси Али. Как политик, она поддержала «коренных» голландцев, которым приходится покидать свои дома, чтобы убраться подальше от жертвенных козлов, имамов, проповедующих ненависть к Западу, молодых бездельников, напрашивающихся на неприятности, и соседей, не понимающих их языка.

Когда мы в первый раз встретились в Париже, Айаан сказала то, что осмелились бы сказать

лишь очень немногие из голландских политиков. Она заговорила о полицейских. Полицейское начальство, сказала она, невежественно, лениво и получает слишком большое жалованье. По-настоящему трудную работу в таком городе, как Амстердам, выполняют малооплачиваемые полицейские, патрулирующие улицы, которые делают все возможное, чтобы противостоять жестокому отношению к женщинам, торговле наркотиками и религиозным конфликтам. Но, продолжала она, «все больше таких людей покидают города. Однажды жители проснутся и скажут: «О боже, весь город черный». А что происходит в Амстердаме, то произойдет и по всей стране».

В Гааге телохранителям Айаан не терпелось покинуть «квартал спутниковых тарелок». Когда Айаан спросила охранника, сидевшего рядом с водителем, можно ли остановить автомобиль и немного прогуляться, поболтать с людьми, чего-нибудь выпить, он чуть не поперхнулся своим остывшим кофе. «Ни в коем случае! – сказал он. – Они вас сразу узнают, и начнутся проблемы. Они будут плевать в вас, проклинать вас. Нужно скорее уезжать отсюда!»

4

Значительную часть своей жизни Айаан провела в разъездах. Родившись в Сомали, в Могадишо, она рано познакомилась с политикой устрашения. Это были «годы, прожитые шепотом», когда ее отец, считавшийся мятежником, скрывался за границей, а Айаан, ее сестру и брата наказывали в школе за то, что они не пели песни, восхвалявшие Мохаммеда Спада Барре, диктатора, которого дома их учили презирать. Когда вспыхнула гражданская война, семья бежала в Саудовскую Аравию, и в Мекке Айаан впервые увидела отца. Она не забыла своего первого впечатления от новой страны: женщины, одетые в черные паранджи с узкими прорезями для глаз. Зловещее влияние ваххабизма, ортодоксального течения, признанного здесь официальной идеологией, достигло и Сомали через имамов, получивших образование в Саудовской Аравии. На смену свободной, яркой одежде, которую традиционно носили в Сомали, постепенно приходили черные покрывала. Здесь же все было черным.

Поскольку женщины почти все время сидели дома, Айаан и ее сестра много времени проводили у телевизора. Айаан помнит кровавые эпопеи, посвященные победам армии пророка над нечестивыми идолопоклонниками, которых живыми зарывали в пустыне. Она помнит программы новостей, в которых влиятельные мужчины встречались с другими влиятельными мужчинами, и при этом рядом не было ни одной женщины. Когда отец приглашал ее брата на охоту, она не могла понять, почему они не берут ее с собой. Но помнит она и египетские «мыльные оперы», в которых проскальзывали любовные сцены.

Из Саудовской Аравии они были вынуждены переехать в Судан, а затем в Эфиопию, где присоединились к другим сомалийским оппозиционерам. Мать Айаан не видела никакого смысла в том, чтобы отдавать дочерей в школу, потому что им все равно вскоре предстояло выйти замуж. Они получили образование только благодаря настойчивости отца. Через год они снова переехали, в Кению. По сравнению с Саудовской Аравией или Эфиопией при полковнике Менгисту Кения была раем свободы, хотя даже над ней нависла тень ортодоксального ислама. Младшая сестра Айаан, непокорная Хавейя, любила носить короткие юбки, которые ее мать с отвращением рвала на куски. Став старше, Айаан заметила, что одноклассницы бросают учебу в школе. Некоторых она встречала потом, несколько лет спустя. Они превратились в усталых домохозяек, измученных обязанностью производить на свет сыновей.

И все же именно в Кении Айаан захлестнула волна фундаментализма, зародившаяся на Ближнем Востоке и настигшая ее в Африке. Сестра Азиза, любимая учительница Айаан в школе для мусульманских девочек, была ее главной вдохновительницей, но привлекали ее и идеи ассоциации «Братья-мусульмане». Стать мученицей, подчиниться воле Аллаха, носить

черный хиджаб поверх школьной формы – таковы были элементы ее подросткового идеализма. Еще один парадокс ее юности состоял в том, что от судьбы одноклассниц ее спас отъезд отца, который, хотя и был либеральным политиком, в семейных делах придерживался традиционных взглядов. Тех же взглядов придерживалась мать, но она не обладала достаточным авторитетом, чтобы навязать свое мнение. Если бы в 1980 году отец не уехал в Эфиопию к другой женщине, Айаан тоже пришлось бы выйти замуж и стать, по ее собственному выражению, «фабрикой сыновей». В шестнадцать лет у нее не было бы другого выбора.

Однако столкновение интересов произошло позже, в 1992 году, когда Айаан уже исполнилось двадцать два.

Отец решил, что она должна выйти замуж за кузена, живущего в Канаде. После церемонии в Найроби, на которой впервые встретила своего будущего мужа, она села на самолет в Германию, где должна была перед вылетом в Канаду остановиться у родственников. В первый раз она увидела Европу с воздуха, пролетая над Франкфуртом. Открывшийся перед ней пейзаж, вспоминает она, выглядел «очень аккуратным, хорошо спланированным и продуманным».

Дядя, который должен был позаботиться о ней в Германии, не пустил ее к себе. Его жена-немка не хотела видеть сомалийских родственников в своем доме. Они дали ей какой-то адрес в Бонне. Проведя там одну ночь, Айаан решила сбежать. «Я всегда говорила отцу, что хочу быть независимой. Теперь это была уже не теория. Я должна была сделать решительный шаг».

У нее был номер телефона сомалийца, работавшего в центре для беженцев в Голландии. Этот человек предложил ей связаться с его кузеном в Волендаме. Немного волнуясь, она села на поезд до Амстердама, а там пересела на автобус. Это было странное знакомство с голландской жизнью. Волендам – рыбацкая деревня, куда приезжает много туристов, а местные жители прохаживаются по улицам в деревянных башмаках. Живая картинка традиционного жизненного уклада, своего рода музей под открытым небом. «Хорошенькие домики были украшены одинаково, – вспоминала Айаан, – кружевными занавесками, цветами и растениями. Казалось, что у всех один вкус». Страна производила впечатление более строгой, чем Кения, и одновременно намного более свободной. Этот парадокс продолжал преследовать Айаан даже в политической карьере. Планирование, идеальный порядок немецкого ландшафта, английский язык, ровные ряды голландских домов – все это было достойно восхищения, но единообразие и правила подавляли.

Там, в краю черных шляп и белых чепчиков, деревянных башмаков и сыроварен, Айаан приютила сомалийка, ставшая изгоем в своей семье после того, как вышла замуж за европейца. Она посоветовала Айаан попросить политического убежища, потому что брак по принуждению не считался достаточным основанием для иммиграции. Она должна была представить дело так, как будто ей пришлось бежать от гражданской войны в Сомали. Сомалийцам было легко получить статус беженца. В центре для беженцев представитель неправительственной организации даже отрепетировал с ней ответы на вопросы. Она изменила имя дату рождения и сказала, что прибыла из Могадишо. Значит, фиктивная беженка? «Да, – сказала Айаан, – самая что ни на есть фиктивная».

5

Слушая рассказ Айаан, я вспомнил историю другого иммигранта, родившегося в Иране обозревателя и профессора права Лейденского университета Афшина Эллиана. Он не был радикальным мусульманином. Напротив, после свержения шаха Эллиан встал на сторону слабых; он вступил в левую партию Туде, которая в 1980-е годы подвергалась яростным нападкам со стороны правящего духовенства. Эллиан нелегально выбрался из страны с караваном верблюдов и семь лет провел в Кабуле, где коммунистический режим, поддерживаемый Советским Союзом, разрешил ему создать пропагандистскую радиостанцию. В Кабуле он нуждался в защите от убийц – иранских коммандос. Когда в 1989 году Советы потерпели поражение, ему пришлось еще раз спасаться бегством, на этот раз под видом «восточноевропейского диссидента» и под покровительством ООН. Он был таким же липовым беженцем, как Айаан, но не жаловался. Таким образом он оказался в Нидерландах. Его первые впечатления заслуживают того, чтобы рассказать о них.