Убийство в Амстердаме
Шрифт:
Я не смог возразить ему. Возможно, он был прав. Я не мог представить себе более мирного и безопасного места, чем этот приятный провинциальный пригород в самом сердце Нидерландов. Но даже если он был не прав и никакой реальной опасности не существовало, сам факт, что они были так напуганы угрозой мусульманского насилия, показывал, к каким печальным последствиям может привести убийство одного общественного деятеля. Сточки зрения современной европейской пары, связанной с миром посредством телевидения и Интернета, Южный Манхэттен и Эде не так уж далеки друг от друга. Во всяком случае, не дальше, чем Палестина или Ирак от марокканцев, которые в «квартале спутниковых тарелок» смотрят новости из Касабланки, Бейрута или Катара.
Хотя она и перестала носить платок (чувствуя себя при этом немного виноватой), чтобы лучше адаптироваться к жизни в Эде, Айаан по-прежнему оставалась правоверной мусульманкой. Ее «голландской маме» приходилось учитывать
Сначала все шло хорошо. Менее чем за два года Хавейя научилась бегло говорить по-голландски. Но мятежная жизнь, похоже, имела для нее слишком тяжелые последствия. После нескольких лет, на протяжении которых инициатива в борьбе за свободу и независимость принадлежала ей, а не Айаан, она начала сдавать позиции, в то время как Айаан чувствовала себя на Западе все увереннее. Как раз когда Айаан перестала носить платок, Хавейя вновь надела его. Круг голландских друзей Айаан становился шире, а ее сестра замкнулась в себе и, лежа на кровати, отказываясь от еды, часами смотрела телевизор. У нее случались приступы плача, она чувствовала себя виноватой в том, что огорчила свою мать. Ислам был путем возвращения домой, к безопасности, к спасению, назад из этой холодной, равнинной страны. В один из очень холодных дней она сказала, повернувшись к Айаан: «Знаешь, почему эти люди не верят в ад? Они живут в нем». [28]
28
Эту историю, как и многое из изложенного выше, Айаан Хирси Али рассказывает в своей книге «Фабрика сыновей». См.: Ayaan Hirsi Ali. De zoontjes-fabriek. Augustus: Amsterdam, 2002.
Айаан была в ужасе от того, что происходило с ее сестрой. Когда свободная жизнь на Западе была уже так близко, сестра начала тосковать по жизни в клетке. Такое же разочарование Айаан испытала, когда работала в приютах для мусульманских женщин, подвергшихся физическому насилию. Вместо того чтобы, подобно Айаан, видеть причину своих страданий в собственной культуре и религии, эти женщины часто уповали на ислам как на единственную надежду в своем безрадостном существовании.
Когда, перенеся нервный срыв, Хавейя все-таки вернулась в Кению, ей велели читать Коран и привели к ней колдунов для изгнания демонов. Когда у нее начинались приступы, ее избивали, чтобы усмирить. Началась паранойя, и она перестала есть. В 1998 году она умерла. Это был самый тяжелый момент в жизни Айаан. Отец сказал ей, что на то была воля Аллаха. Но ей становилось все труднее верить в это. Осознание того, что некоторые (а может, и многие) женщины не могут освободиться от оков даже в самых благоприятных условиях, вызвало у нее не только разочарование, но и раздражение, которое ей не всегда удавалось скрыть, когда она встречалась с этими женщинами лицом к лицу.
7
Айаан лишь намекнула на чувство вины, которое она испытывала, сбрасывая с себя цепи, связывавшие ее с прошлым: платок, запрет на спиртное, целомудрие и ограничения в питании. Ее переход от мусульманской веры к непоколебимому атеизму произошел не сразу. Изучая политологию в Лейденском университете, она жила со своим голландским другом по имени Марко. Самое важное табу было нарушено. Однако позже их отношения закончились. Он был пунктуальным и организованным, в то время как Айаан, по ее собственным словам, отличалась «непоследовательностью». Несмотря на растущие сомнения, она оставалась мусульманкой.
Марко не верил ни в одну из религий. Когда он дал ей книгу «Манифест атеиста», написанную голландским профессором философии Германом Филипсе, она отказалась читать ее. Дьявольское творение, подумала она. Спустя четыре года, когда она делила жилье с молодой христианкой из Эде, она попросила Марко прислать ей манифест. Это произошло через год после событий 11 сентября. Сомнения возникли у Айаан после споров с соседкой по квартире, которая отстаивала свою веру. На отдыхе в Греции Айаан, наконец, прочитала манифест. Он ставил те же вопросы, которые она задавала себе. «Теперь я была готова к этому, – писала она позже. –
29
Ayaan Hirsi Ali. De zoontjesfabriek. Augustus: Amsterdam, 2002. R16. «Высокий стол» (в столовой) для профессоров и членов совета университета обычно находится на небольшом возвышении. (Прим. перев.)
Ислам больше не был для Айаан надежным якорем (или якорной цепью), он стал «проблемой». «Мы должны смотреть в лицо фактам и давать иммигрантам то, чего им не хватает в их собственной культуре: личное достоинство, – писала она. – В Нидерландах молодые мусульманские девушки с еще не потухшим взглядом не должны испытывать то, что испытала я».
Голландия – маленькая страна. С Германом Филипсе мы играли в одной песочнице в детском саду в Гааге. Я помню, что уже тогда он был очень важным ребенком и говорил с большой убежденностью. Высокий и красивый, имеющий пристрастие к галстукам-бабочка и французским фразам, он представляет собой довольно необычную и привлекательную фигуру, в некотором роде джентльмена девятнадцатого века. Он относится к тем людям, что олицетворяют высокую европейскую цивилизацию французского Просвещения и чувствуют себя дома в гостиных Гааги и за высокими столами» Оксфорда (где он, кстати, тоже преподает).
Они были идеальной парой: своевольная дочь сомалийского демократа с изысканными манерами аристократки и обаятельный голландский профессор философии, с пламенным красноречием говорящий о ценностях, к которым она стремилась: о разуме, порядке и свободе – совести, слова, предпринимательства. О романе между ними, из которого они не делали тайны, не стоило бы упоминать, если бы не тот факт, что в сознании Айаан интеллектуальная, политическая и сексуальная свобода были тесно связаны. Знакомство с работами Филипсе и с ним самим обеспечило ей место в самозваной элите публичных поборников Просвещения. Подобно всем неофитам, она отнеслась к этому серьезно. Как и ее единомышленник Афшин Эллиан, она вскоре почувствовала, что в стране, давшей ей приют, ее окружают мужчины и женщины, настолько морально опустившиеся, что на них нельзя рассчитывать в борьбе против сил тьмы.
8
Когда мы в первый раз встретились в Париже и переходили из кафе в кафе, приводя в бешенство ее голландских телохранителей, она говорила о Просвещении. Вначале она сделала мне выговор за то, что в статье, написанной для одного из журналов, о суровых обстоятельствах ее жизни говорилось так, как будто они могли служить объяснением ее взглядов. О ее аргументах, вполне справедливо заметила она, следует судить по их достоинствам. В их основе, объяснила она, лежат прочитанные ею произведениях Карла Поппера, Спинозы, Хайека и Норберта Элиаса. В «Кафе де Флор» она чувствовала себя в своей стихии, грелась в лучах летнего солнца и наблюдала за парнями и девушками, которые проходили мимо в легкой летней одежде, держались за руки, целовались и вообще стремились получить удовольствие от жизни. «Приехав из мира, где господствует племенной уклад, – сказала она, – я с такой радостью читала книги о людях как об общественных существах»*.
Считая главной проблемой ислам, она тем не менее верила, что надежда есть даже у женщин в Саудовской Аравии, не имеющих права водить машину, потому что путь к Просвещению можно «срезать». Не обязательно идти к нему сотни лет. Нужно только «освободить свой разум». Огромное преимущество Просвещения, сказала Айаан с почти фанатичным блеском в глазах, заключается в том, что «оно снимает налет культуры и оставляет только конкретного человека».
Африканской иммигрантке в Европе нужна смелость, чтобы сказать это, даже если она принадлежит к привилегированному классу. Такому человеку, как Герман Филипсе, уверенному в своем праве занимать место за высоким столом европейской цивилизации, легче абстрагироваться от культуры подобным образом, потому что он многое может принимать как само собой разумеющееся. Нет никакой необходимости «срезать путь», если вас научили верить в универсальность и индивидуализм – продукты цивилизации, в которой родился Филипсе. Нельзя сказать, что такое понимание цивилизации на Западе разделяют все. Странно, что Айаан с ее индивидуализмом выбрала в качестве платформы для политической карьеры социал-демократическую партию PvdA. В социал-демократах ее привлекла их «социальная сознательность», но первостепенное значение для них имела культура; они стремились защищать и даже поощрять национальное самосознание иммигрантов в мультикультурном обществе. Для Айаан это было не чем иным, как trahison des clercs (предательством интеллектуалов).