Улыбка гения
Шрифт:
— Ты уж скажешь, богатырь, — смущенно ответил он, — вспомни, сколько в университетской больнице времени провел, страшно и вспомнить о том, едва жив остался…
— Но ведь остался, — погладила его по кудрям сестра, — и всех нас еще переживешь. А то, что Физа твоя в делах неопытна, не беда. У нее ты опора, а ты из любого самого-пресамого трудного положения всегда выход найдешь. Я помню, как ты мальчишкой…
— Ой, не начинай, — отмахнулся он, — чего воду в ступе толочь. Ты уж сколько раз мне о том рассказывала, все наизусть помню. Слушай, если ты в затруднительном положении по поводу денег, чтоб
— Ничего не надо, — твердо ответила Ольга. — Мне всегда есть у кого занять денег. Но я же тебе сказала, ехать не желаю. Ничего это не даст. К тому же тебе деньги на обустройство самому нужны. Представляю, сколько нынче приходится тратить в столице. А твои опыты? Ты же все покупаешь за свой счет, считая это своим долгом…
Да, приходится, иначе вряд ли дождешься, когда наше начальство вспомнит, что наука на чистом месте произрастать, как в поле цветок, не способна.
— И не вздумай. Весь мой багаж уже на вокзале, а на улице нынче сыро, ни к чему тебе лишний раз выходить, лучше оставайся…
Когда он, попрощавшись, ушел, она долго смотрела окно вслед ему, а потом достала спрятанное среди других бумаг на столе письмо, поднесла его к груди и навзрыд заплакала:
— Димочка, извини, но никак не могла сказать тебе о том… Жалко бедную дочку твою, но все в руках Создателя нашего. — Она подошла к висящей в углу иконе и стала горячо молиться.
Глава шестая
Когда Дмитрий наконец добрался до дома, то был удивлен и вместе с тем озабочен, что Феозва даже не вышла его встречать, оставаясь при закрытых дверях в спальне. Он несколько раз дернул за ручку, постучал, попробовал позвать ее, но она не откликалась. Он не знал, что и думать, но дурные предчувствия вспыхнули в нем с новой силой. Навалившись, он высадил дверь и ворвался в спальню. Жена в черном траурном наряде лежала на кровати с закрытыми глазами. Сразу подумал о плохом. Она же грозилась перед его отъездом наложить на себя руки. Неужели решилась?! Он кинулся к ней, но, коснувшись, понял, живая, хотя и дышит очень тяжело.
— Где Машутка? — взревел он на весь дом. — Что с ней? Жива или нет? Ответь, почему ты ничего мне не писала… — Он схватил жену и принялся ее трясти изо всех сил. Та, испугавшись, громко закричала, вбежала горничная, причем новая, не знакомая ему, и от вида происходящего тоже закричала, выбежала вон, хлопнув дверью.
— Дима, милый Димочка, зачем ты меня бросил, я… я… я ничего не могла сделать, я не виновата. Не знаю, что случилось, но Машеньки больше нет. Прости меня, если можешь…
— А-а-а… — взревел он, словно раненый зверь, и схватился обеими руками за голову, начал бегать по спальне от одной стены к другой.
Феозва, еще сильнее испугавшись его очередного приступа, закрылась подушкой и горько рыдала. В этот момент горничная ввела полицейского,
— Пошел вон отсюда! — заорал во весь голос Менделеев и, растопырив руки, двинулся на него, не отдавая отчета, что он делает.
На его счастье, полицейский пробкой выскочил вон, а Менделеев, не снимая одежды, прошел к себе в кабинет, где упал на диван и так пролежал до темноты. Феозва не рискнула зайти к нему, а горничная вообще сбежала из дома, ничего не сказав. Так он пролежал в кабинете до самого утра, не зажигая свечи, и лишь огонек папиросы говорил о том, что он не спит.
На другой день, ближе к обеду, Феозва несколько раз заглядывала к нему, но не осмеливалась заговорить, а вскоре и сама слегла с сильным нервным расстройством. Только после этого Дмитрий пришел в себя, вызвал знакомого медика, тот осмотрел его супругу и посоветовал отправить ее на лечение за границу. Но Дмитрия интересовал другой вопрос:
— Она сможет еще родить детей? — спросил он настойчиво.
Доктор ответил утвердительно, не найдя причин, которые бы могли этому препятствовать. И лишь тогда Менделеев робко улыбнулся и поблагодарил доктора. Когда Феозва немного пришла в себя, они оба отправились на кладбище, где уселись на скамеечку рядом с могилкой их первого младенца, и Феозва робко проговорила:
— Знаешь, я ведь только на минуточку от нее отошла, чтоб платок водой из пруда смочить, где мы гуляли. В тот день жарко очень было. А тут мимо два каких-то молодых человека неторопливо так идут, по сторонам поглядывают. Оба в черном, худые такие и говорят вроде на нашем языке, но о чем, не понимаю. Они только ненадолго остановились возле нашей девочки, когда я к пруду спускалась, а потом дальше все так же спокойно пошли. Если бы побежали, я бы закричала, а то ведь они шли, как ни в чем не бывало…
И дальше что? — поторопил ее Дмитрий.
— Подхожу, а она не дышит. — И Феозва вновь зарыдала, прижав к глазам платочек и привалившись всем телом к мужу.
— А раньше ты их не видела? — спросил он ее настороженно. — К нам в дом они не приходили?
— Да вроде были как-то… Весной этой… Мне не до них было тогда, но очень похожи. Они еще тебя спросили, но тогда точно по-русски говорили…
«Поляки, как есть поляки, — обожгла вдруг Дмитрия мысль, — не зря они грозились отомстить, если я не соглашусь помочь им со взрывчатыми веществами. Ведь какие подлецы! Неужели у них на дитя малое рука поднялась?! Что ж они тогда с прочими людьми сделать могут? Что для них жизнь чужая? Всех, кто не с ними, готовы взорвать к чертовой матери и самим Россией править… Только не фига у вас не выйдет, не той породы…»
Но Феозве этого говорить он не стал, лишь спросил, не видела ли она еще чего подозрительного.
— Ты только не смейся, мне, верно, показалось это, — смущенно проговорила она.
— Говори, что еще…
— Когда я платочек свой в воду опустила, то вдруг рядом со мной… Нет, ты не поверишь…
— Говори!
— Русалка из воды вынырнула подле меня и хвостом своим так несколько раз ударила по воде, аж круги пошли… Словно знак какой подавала. — Она смущенно глянула на мужа. — Может, я от горя с ума сошла, скажи, Дмитрий Иванович…