Умножители времени
Шрифт:
меня обмен веществ... и сосуды... Да, укатали Сивку-бурку крутые горки", -
подумал граф в сотый раз, тяжело опустившись в кресло и положив палку-
трость к себе на колени. Прикреплённый к палке шнурок он предусмотрительно
надел на запястье руки: если палка упадёт, а его "прихватит за спину", из
подвала ему выбраться будет сложновато. Он ослабил узел платка, расстегнул
верхние две пуговицы фуфайки. Это фуфайку ему связала жена, ушедшая из
жизни уже давно,
ещё башенка с часами на крыше, где была устроена им небольшая
обсерватория, были самыми дорогими сердцу местами в доме. Да ещё
библиотека. Была жена, была библиотека, была, была... Слово "было" все чаще
приходило на ум, взбалтывая в уставшей голове и одинокой душе бестолковую
мыслемешалку из обрывков воспоминаний.
Да, он всю жизнь любил уединение, и ему всегда было его недостаточно.
Но одиночество - это совсем другое дело. Ему шестьдесят пять. Когда-то (да
ведь буквально пять лет назад ещё!) голова его была светла, трудолюбие,
прилежание и организованность бесконечными и интуиция отменной. Острый
ум и чуткая, спокойная душа могли улавливать гармонию миллионов
23
энергетических вибраций вокруг. Это привлекало в нём его наставника, друга и
благодетеля Петра Великого, бок о бок с которым Яков прожил всю жизнь
императора: с потешного войска до самой его смерти в одна тысяча семьсот
двадцать пятом году. Или другой великий, великий по-другому... Почему
гениальный Исаак Ньютон был так искренен и благожелателен с ним? Почему
открывал Якову такие самые секретные свои, оккультные, сокровенные мысли
о мире, об алхимии, мистицизме. Он ведь не открыл их более никому и
учеников не имел. И что люди знают о Ньютоне? Да, открыл главнейшие
законы в механике, математике, оптике... Но это лишь в проявленном,
реальном внешнем мире. А сколько он сделал в мире невидимом! И сколько не
успел! И он, граф Брюс, сколько не успел, не смог! Он, фельдмаршал,
шотландец (как и Ньютон) по крови отдал полюбившейся России, "трудам
державства и войны" всю жизнь! А любимой науке, кабинетной тишине среди
книг, аккуратной лабораторной работе, этому своему главному увлечению -
алхимии, созерцанию звездного неба в телескоп, всегда оставались крохи
времени. Он был вынужден красть их у сна. Он завидовал Ньютону, другим
европейским ученым. Да, Исаак возглавил Монетный двор Англии, и он, Яков,
возглавил Монетный двор в России, но для Ньютона это была "единственная
дельная забота", а для него одно из множества дел и поручений царя. Самый
счастливый и свободный для науки год - год его пребывания
Великого посольства. Как много он дал, этот год! И как потом много пришлось
заплатить за вольный воздух Европы! Петр I "вздыбил" Россию и все "гнал-
гнал своих коней", все подстегивал. И коней, и друзей-сподвижников.
С удовольствием вспоминались несколько лет исследовательской работы
в Сухаревой башне, его малой "державе", его "вотчине". Первые годы жизни в
Глинках снова вернули воздух свободы, и можно было в полную меру
отдаваться творческим изысканиям, но смерть жены, дорогой Марфы
Андреевны, да и прожитые годы отняли привычные для Якова силы,
24
необходимые для его "полной меры". Сегодня как раз година смерти - семь лет
как нет Марфушки. Тяжело.
После смерти Петра Алексеевича, матушка Екатерина, ставшая
императрицей, уважила просьбу Якова Вилимовича "удалиться от службы",
дала ему чин фельдмаршала и лестную государеву грамоту: "...к пользе
российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый
того сыскатель...". И пенсион, достойный заслуг и звании
, был величайше
пожалован.
...На улице поднялся ветер и низкое, но широкое окно полуподвала
открылось немного, заставив колыхнуться огонь свечей. В двух огромных
колбах, стоящих на большом дубовом, почерневшем от влаги и старости,
изъязвлённом химическими реактивами столе, отобразилось лицо графа,
искажённое выпуклыми стеклами и раздвоенное ими. "Трещины" на
переносице и подбородке усиливали эффект раздвоения. Эти "трещины"
присущи были лицу графа с молодых лет, но вот одрябшие щеки обвисли лишь
в последние годы. Ледяные, чуть на выкате глаза, были тревожными, с
нависшими веками, и вместе со щеками делали лицо фельдмаршала
беспокойно-сердитым. Да, Яков Вилимович был беспокоен и сердит на себя.
Он чувствовал истечение жизненных сил. Чувствовал страх. Чувствовал
приближение смерти. Но он и ждал её! Ждал, чтобы сделать главный, может
быть последний опыт в своей жизни! А страх мешал! Страх не от того, что
жизнь закончилась, а от того, что сможет ли он в очередной раз сделать так,
чтобы жизнь возродилась. На сей раз его собственная. И он ходил, все
спускался в свои подвалы, где всегда искал и находил Источники и Места
Силы. Не боялся он ни раздвоений, ни "раздесятирений", сам ведь много раз
проделывал такие штуки с раздвоением и отводом глаз. Была, была в нем эта
волшебная энергия и чудотворная сила. Но любой колдун делается стариком.