Унесенные ветром. Том 1
Шрифт:
– Моя!
– Этого вы не можете взять! – решительно сказала Скарлетт, протягивая к сабле руку.
– Не могу? Вот как? – произнес невысокий солдат, державший саблю, и нагловато ухмыльнулся ей в лицо. – Еще как могу! Это сабля мятежника!
– Нет.., нет. Она сохранилась с Мексиканской войны. Вы не имеете права ее брать – это сабля моего маленького сына. Она принадлежала его деду. О, капитан! – воскликнула Скарлетт, оборачиваясь к сержанту. – Пожалуйста, прикажите вашему солдату вернуть мне саблю.
Сержант, довольный неожиданным повышением
– Дай-ка мне глянуть на эту саблю, Боб, – сказал он. Невысокий солдат нехотя протянул ему саблю.
– Тут эфес из чистого золота, – сказал он.
Сержант повертел саблю в руках, луч солнца упал на эфес, на выгравированную на нем надпись, и он громко прочел ее вслух:
– «Полковнику Уильяму Р. Гамильтону. От штаба полка. За храбрость. Буэна-Виста. 1847».
– Ого! – воскликнул сержант. – Я сам дрался при Буэна-Виста, леди.
– Да ну? – холодно произнесла Скарлетт.
– А как же! Жаркое было дело, доложу я вам. В эту войну я таких схваток не видал, как в ту. Так эта сабля принадлежала деду этого мальца?
– Да.
– Ну, пусть она останется у него, – сказал сержант, удовлетворенный доставшимися ему драгоценностями и безделушками, которые он увязал в носовой платок.
– Но эфес же из чистого золота, – никак не мог успокоиться солдат-коротышка.
– Мы оставим ей эту саблю на память о нас, – усмехнулся сержант.
Скарлетт взяла у него саблю, даже не поблагодарив. Почему она должна благодарить этих грабителей, если они возвращают ей ее собственность? Она стояла, прижав саблю к груди, а кавалерист-коротышка все еще спорил и пререкался с сержантом.
– Ну, черт побери, эти проклятые мятежники еще меня попомнят! – выкрикнул под конец солдат, когда сержант, потеряв терпение, сказал, чтобы он перестал ему перечить и проваливал ко всем чертям. Солдат отправился шарить по задним комнатам, а Скарлетт с облегчением перевела дух. Янки ни словом не обмолвились о том, чтобы сжечь дом. Не сказали ей убираться вон, пока они его не подожгли. Быть может.., быть может… Солдаты продолжали собираться в холле – одни спускались из верхних комнат, другие входили со двора.
– Есть что-нибудь? – спросил сержант.
– Одна свинья, несколько кур и уток.
– Немного кукурузы, ямса и бобов. Эта дикая кошка верхом на лошади, которую мы видели на дороге, успела их тут предупредить, будьте уверены.
– Рядовой Пол Ривер, что у тебя?
– Да почти что ничего, сержант. Нам остались одни объедки. Поехали быстрей дальше, пока вся округа не прознала, что мы здесь.
– А ты смотрел под коптильней? Они обычно там все закапывают.
– Да нет тут коптильни.
– А в хижинах негров пошарил?
– Там ничего, окромя хлопка. Мы его подожгли. Скарлетт мгновенно припомнились долгие дни на хлопковом поле под палящим солнцем, невыносимая боль в пояснице, натертые плечи… Все понапрасну. Хлопка больше не было.
– Чтой-то у вас нет ничего, а, леди?
– Ваши солдаты уже побывали здесь до вас, – холодно сказала Скарлетт.
– Верно.
Скарлетт увидела, что он разглядывает золотой наперсток Эллин. Как часто поблескивал он на пальце Эллин, занятой рукодельем! Вид наперстка воскресил рой мучительных воспоминаний о тонких бледных руках с этим наперстком на пальце. А теперь он лежал на грязной, мозолистой ладони этого чужого человека и скоро отправится в путь на север, где какая-нибудь янки будет щеголять этой краденой вещью – наперстком Эллин!
Скарлетт опустила голову, чтобы враги не увидели ее слез, и они тихонько покатились по щекам и закапали на личико младенца. Сквозь застилавшую глаза пелену она видела, как солдаты двинулись к выходу, слышала, как сержант громким, хриплым голосом отдавал команду. Янки уходили, дом остался цел, но истерзанная воспоминаниями об Эллин Скарлетт уже не находила в себе сил радоваться. Удалявшееся позвякивание сабель и стук копыт не принесли ей облегчения, и она стояла, совсем вдруг обессилев, равнодушная ко всему, и слышала, как они отъезжают, нагрузившись краденым, – увозят одежду, одеяла, картины, кур, уток, свинью…
Потом в носу у нее защекотало от дыма и запаха гари, и она безучастно обернулась: ей уже не было дела до хлопка, страшное напряжение сменилось апатией. В открытые окна столовой она видела дым, медленно ползущий из негритянских хижин. Это разлетался по ветру хлопок. Это разлетались по ветру деньги, которые должны были пойти в уплату налогов и прокормить их в зимние холода. А ей оставалось только смотреть, как они тают, спасти их она не могла. Ей доводилось видеть и раньше, как горит хлопок, и она знала – справиться с этим огнем нелегко, даже если за дело берутся мужчины. Хорошо еще, что хижины расположены вдали от дома. И хорошо еще, что нет ветра: ни одна искра не долетит до крыши.
Внезапно она обернулась и замерла; все тело ее напряглось, словно у пойнтера, делающего стойку. Расширенными от ужаса глазами она смотрела в глубь крытого перехода, ведущего в кухню. Из кухни тянуло дымом!
На бегу, где-то между холлом и кухней, она положила младенца на пол. Вырвалась из цепких ручонок Уэйда, отпихнув его к стене, вбежала в полную дыма кухню и попятилась, сразу закашлявшись. Дым ел глаза, и слезы потекли у нее по щекам. Но она ринулась вперед, прикрыв нос и рот подолом юбки.
В кухне, слабо освещенной одним маленьким оконцем, ничего нельзя было разглядеть из-за густых клубов дыма, но Скарлетт услышала шипение и потрескивание огня. Прищурившись, прикрывая глаза рукой, она всматривалась в дымовую завесу и увидела языки пламени, расползавшиеся по полу, ползущие к стенам. Кто-то вытащил из топившегося очага горящие поленья, разбросал их по всей кухне, и сухой, как трут, сосновый пол мгновенно занялся, заглатывая огонь, как воду.
Скарлетт метнулась обратно в столовую и схватила ковер, с грохотом опрокинув при этом два стула.