Ураган
Шрифт:
Сокоррито Крус занимала комнату, выходившую одним окном во двор, а другим — на улицу, в соседней комнате поместился Ниньо де Гойя. Мид устроился поблизости, в одном из не занятых еще номеров.
В первый день он следил за каждым их шагом. Сокоррито Крус заметила, что высокий блондин поглядывает на нее, потом он ей поклонился. «Какой милый, — подумала Сокоррито, — в Испании мужчина не склоняется перед разъяренным быком, это верно, но и перед женщиной он тоже не склоняется, с ней он обращается, как с быком: сначала дразнит плащом, потом вонзает бандерилью и,
Битва не на жизнь, а на смерть началась в тот день, когда Мид вошел в ее номер. Сокоррито обмерла. За стеной глухо раздавались шаги Ниньо де Гойя. Сокоррито не спеша повернула голову — пусть видит, как она уверена в себе, надо же дать понять этому американцу, что она не из тех женщин, которых можно взять нахрапом. А если она не кричит и не гонит его вон, так только потому, что вовсе не собирается поднимать скандал и пятнать свою репутацию, она же не какаянибудь легкомысленная особа.
— Вы ошиблись дверью?
— Нет.
Она растерялась от этого решительного «нет». Мид шел прямо на нее.
— Что вам надо? — испуганно вскрикнула Сокоррито и спряталась за ветхую шелковую ширму.
— То, что я вижу перед собой.
— Ах, вы хотите то, что видите перед собой? Ничего не получится. Штучка, конечно, аппетитная, не спорю, только у нее есть хозяин, ясно? Хозяин имеется.
Мид схватил ее за плечи, и, ощутив тепло его сильных рук, она сразу ослабела, обмякла, как тряпичная кукла. Она-то, кажется, видала всякое, кто только ее не домогался, а тут, на тебе, растерялась перед этим упрямым кровь закипала в его жилах. Страстно желал он эту женщину, и в то же время хотелось измолоть ее в муку, уничтожить…
— Нет, — сказала она и попыталась оттолкнуть Мида. Но, кажется, ее сопротивление только еще больше его распаляет, дубина чертова, донкихотова мельница, сучья кровь…
— Да, — сказал Мид и как бы в подтверждение своего «да» еще сильнее всеми десятью пальцами вцепился в ее плечи. Ногти вонзились в смуглое тело — оно принадлежит ему по праву мужчины, по праву сильного, по праву победителя.
— Ну, раз уж вы вошли сюда и я вам так нужна, — Сокоррито решила ошеломить его, — я согласна, если только у вас хватит денег заплатить столько, сколько я стою.
— Сколько хотите, — выдохнул Мид, глотая слюну. Дрожь била его, он, не отрываясь, глядел зелеными глазами в черные как уголь очи Сокоррито Крус.
— Тысячу долларов, — выговорила она с нервным смешком.
Теперь зеленые глаза Мида смотрели на нее по-другому: нет больше недоступной Дульсинеи Тобосской, есть просто вещь, ничтожная вещь, которая принадлежит ему, Миду. Он выпустил ее плечи, достал книжку, подписал чек. Затекшей онемевшей рукой Сокоррито взяла листок. Чек был на две тысячи долларов.
— Вы ошиблись, — сказала она и тоже проглотила слюну. Черными глазами она снова глянула в глаза Миду. — Вы написали две тысячи долларов.
Лестер поблагодарил ее за точность, разорвал чек, подписал и дал ей другой, на пять тысяч долларов. Он дал бы еще больше, только бы истоптать ее, истолочь,
И ничего не случилось. Большими шагами Мид вышел из комнаты. Жажда мести оказалась сильнее безумной страсти к этой женщине. Заплатить унижением за унижение, пренебречь ею именно тогда, когда она согласилась отдаться за деньги, вот месть за все случившееся в таможне: жадными глазами глядел он на свою мельницу и… «Будь проклят тот, кому вздумалось везти сюда эту пакость», — прощебетала она.
— Эй, вы! — Сокоррито босая выскочила в коридор следом за Мидом. — Возьмите свои деньги! — Она не могла догнать его и крикнула в ярости. — Я изорву к чертям ваш чек! Не смейте надо мной издеваться!
Появился Ниньо де Гойя, пытался отнять у нее чек, но не успел, клочки полетели на пол…
— Для него, гада, это, может, и деньги, а для меня — просто конфетти…
XIII
Донья Роселия все глаза себе выплакала. Она рыдала днем и ночью с тех пор, как Аделаидо, расправив скрюченные ревматизмом члены, яростно набросился на своего сына Лино Лусеро и выгнал парня из дому, — только благодаря тому, что она вступилась за Лино, валяясь в ногах у мужа, Аделаидо не нанес ран лезвием мачете, а ограничился ударами обуха.
Донья Роселия взывала к святой троице, святому Харлампию и апостолу Фаддею, глотая пыль, которую поднимали боровшиеся, и лишь когда Лино, бледный, дрожащий, скрылся за холмами и банановыми рощами, она дала волю слезам, которые сдерживала изо всех сил, чтобы еще больше не рассердить мужа, а он рухнул на стул, обливаясь потом.
Донья Роселия почтительно дала ему напиться и примостилась на корточках рядом. «Семирамида» без детей была для нее теперь как чужой дом, потому что — одно к одному — Хуанчо арестовали за участие в бунте, хотя по этому поводу старик и не расстраивался. Окажись мальчишка вором, тогда родителям только могилу себе рыть. Но в защиту своих прав можно и отсидеть, доказать, что ты мужчина. Вот оно как. Деды молчали. Они, отцы, молчали. Но третьему поколению поручено говорить за всех: за живых и за мертвых.
Сарахобальда, к которой затем поспешила донья Роселия, осталась безмятежной, как земля под их ногами, когда кума рассказала ей, что… она не решалась выговорить… что… сжимала в кулаке платок, мокрый от слез и пота… что… утирала платком лоб и глаза… что…
Сарахобальда знала, в чем дело, и пришла ей на помощь:
— Он связался с морской чертовкой…
— Да, вот до чего мой сынок докатился! А уж жена у него какая славная, черная страдалица! Раз уж всем мужикам положено беситься, я всегда молила бога, чтобы Лино не бросил мать своих детей — бедные ребятишки! Ведь эту женщину-рыбу никто не видел.