Уравнение Бернулли
Шрифт:
Однако когда, если судить по звукам, основная часть радостной встречи была окончена, Ромка счел нужным тоже выйти навстречу последнему маминому возлюбленному — неудобно ж, подумают еще, будто ревнует пацан.
— Здорово, Роман, держи «корягу»!
— Привет, Алексей.
— Как дела?
— Да мои дела — что? Один убыток. Ну, на «тэквондо» в здешний ДК сходил…
— Да-а?! Эх, мне б тоже… А ты обязательно продолжай — классная штука — «тэквондо», приемчикам научишься сам, потом меня научишь. И будем всех плющить, кто
— Алешечка-а-а! К столу, милый! А ты, Ромка, не утомляй его болтовней своей, он же устал, продрог и голоден как волк! — это уже Рита голос из кухни подала.
— Ну, что ты, Рит, он вовсе не утомляет!.. Ром, а ты?
— Иди, иди, восстанавливайся, я уже…
«Спасибо, друг, что от родной матери защитил, нормальный ты все-таки пацан, жаль, что по возрасту ни в отчимы, ни тем более в отцы мне не годишься…»
А из кухни — опять елейным голосом:
— Ну, Алешечка, скорей же, остывает все!
— Иду, девочка моя, иду! Ой, а это что, спиртик, кажется? Ох, и балуешь ты меня, гляди, алкоголиком сделаешь — на себя тогда пеняй!..
— А руки-то мыть, Алешечка!
— Тьфу ты…
«Нашел „девочку“ „мальчик“! И какая же глупость — эта их любовь! Просто сил иногда не хватает. Чтоб я когда влюбился… Спасибо, насмотрелся на других… А они еще удивляются, отчего я такой… Не таким еще станешь, если все тринадцать лет жизни — одно и то ж: „Ромка! Ромка!“ Но одновременно: „Игоречек!“, „Левчик!“ А теперь вот — „Алешечка“… Тьфу!.. Хотя — пускай. Может, мать благодаря пацану этому поживет подольше. Или даже возьмет и выздоровеет назло докторам всем!..»
И пошел Ромка уроки делать в маленькой комнате да еще дверь за собой поплотнее притворил, чтобы не слышать дальнейших глупостей-пошлостей, всегда звучащих в такие моменты на кухне. Да и после — не лучше…
— Вкусно, Алешечка?
— Ух-х, хорош спиртик — «как Христос — босичком…». Вааще нормальный борщец, Рит! Но ты опять забыла, о чем я тебя просил… Ну, неудобно же, пойми! Ромка — взрослый, умный, все понимает… Мы его и без того травмируем…
— Брось, Алеша! Не фантазируй. Ромка толстокожий, ему все — по фиг.
— Неправда. И ты сама знаешь, что неправда…
— Хорошо. Уяснила…
— Ну, сразу и обиды!
— Никаких обид, Алеша.
— Тогда рассказывай, как день прошел.
— Щщас все расскажу, а ты молча ешь и слушай.
— М-м-м…
— В общем, Алешечка, в этом городишке тоже много простых, добрых, искренних людей. Эти люди, может, за глаза и осуждают меня… Но при этом от души сочувствуют, рады чем-нибудь помочь. А тетя Катя из пятой квартиры на следующий год пообещала нам с тобой грядку в своем огородике выделить, представляешь?
— М-м-м…
— А я грядку даже сделать не сумею. Зато ты, наверное, знаешь и умеешь все?
— М-м-м… Грядка — это элементарно. «Уравненье Бернулли» знать точно не требуется.
— А еще мы с тетей Катей ходили свахами
— М-м-м!
— А еще приходил тот предприниматель, который внизу у нас «предпринимает» круглосуточно, ну, покупатели которого уже достали всех, и бесплатную еду принес! Ребрышки, которые в борще, кофе — сейчас мы его вместе пить будем, конфеты. И еще я сама разорилась — арбузик купила.
— То-то я и гляжу, что ты классно сегодня выглядишь!
— По крайней мере, настроение у меня сегодня действительно на редкость хорошее.
— А может, накатишь пять грамм тоже?
— Пять грамм? Накатить? А что — давай! А-а-а!.. У-у-у!..
— Супчику, скорей — супчику!
— А-а-а… Ф-фу-у… Хорошо пошла! Дай-ка еще ложечку… На-а-рмальна-а-а!.. И уже пьяная…
— Хоть бы не поплохело тебе, Ритка…
— Не каркай. А теперь рассказывай ты, как поработалось сегодня, что слышно в мире бизнеса, не наметились ли какие вакансии, помимо этих погрузо-разрузочных… Вот у меня в твои годы, помнится…
— Да ну ее к черту, мою работу. Лучше расскажи ты еще что-нибудь.
— А дальше только неприятное… Как налетел ураган, так у нас чуть все двери с петель не сорвало! И большое стекло на балконе — вдребезги. Надо замерить и у тебя на рынке купить точно по размеру. В общем, опять у нас убытки. Как всегда, из-за меня.
— М-м-да… — Алешечка сразу и приметно помрачнел, — неприятность… Оно, конечно, ерунда, мелочи жизни, ты особо не расстраивайся, а все же…
— Чего, Алешечка?
— Денег работодатель мой, сволочь, завтра не даст. И вообще — неизвестно, когда… Попробовать у ребят одолжить…
— Да не тревожься, Алешенька, может, не придется ни у кого одалживать. Я, может, уже завтра денег раздобуду.
— Ну, где ты раздобудешь?
— Да ерунду одну хочу продать. Она мне совершенно ни к чему. Честное слово.
— Сейчас же выбрось из головы это глупость! И больше никогда не повторяй!
— Алешечка, ну, пожалуйста, не возражай, я ж — не только из-за денег, я ж хочу, чтобы ты никогда не подумал, будто эта безделушка дорога мне как память…
— Замолчи, Рита!
— Молчу. И зачем я только этот ужасный спирт пила…
Победоносной и окончательной коммунальной революции Рита не совершила. Да и не могла, разумеется, совершить. Потому что, если говорить вообще, окончательных революций — социальных, научно-технических, сексуальных и прочих — не бывает в принципе. Хотя — и это чрезвычайно занятно — каждая полагает себя именно окончательной. И потому — если говорить в частности — что, очутившись на некотором возвышении и удалении от всего, прежде составлявшего ее повседневную и весьма активную жизненную позицию, Рита очень скоро и вполне самостоятельно пришла к тем же самым выводам, какие давным-давно растиражировал по всему свету легендарный Экклезиаст.